Правда о Святом Царе Иоанне Васильевиче (Грозном)

(продолжение)

 На этой странице.

УПАСЕШИ Я ЖЕЗЛОМ ЖЕЛЕЗНЫМ. . .

ИГУМЕН ВСЕЯ РУСИ

ВРЯД ЛИ МОЖНО до конца понять течение русской истории, не разгадав личности Грозного царя. Историки давно сошлись на том, что он был самым даровитым и образованным человеком своего времени. "Муж чудного рассуждения, в науке книжного почитания доволен и многоречив", — характеризует Грозного один из современников. "Несмотря на все умозрительные изъяснения, характер Иоанна... есть для ума загадка", — сетует Карамзин, готовый "усомниться в истине самых достоверных о нем известий"... Ключевский пишет о царе: "От природы он получил ум бойкий и гибкий, вдумчивый и немного насмешливый, настоящий великорусский московский ум".

Характеристики можно множить, они будут совпадать или противоречить друг другу, вызывая одно неизменное чувство неудовлетворения, недосказанности, неясности. Высокий дух и "воцерковленное" мироощущение царя оказались не по зубам осуетившимся историкам, плотной завесой тайны окутав внутреннюю жизнь Иоанна IV от нескромных и предвзятых взглядов.

Духовная проказа рационализма, лишая веры, лишает и способности понимать тех, для кого вера есть жизнь. "Еще ли окаменено сердце ваше имате? Очи имуще — не видите, и уши имущи — не слышите" (Мрк. 8:17-18), — обличал Господь маловеров. Окаменевшие неверием сердца повлекли за собой слепоту духовную, лишив историков возможности увидеть сквозь туман наветов и клевет настоящего Иоанна, услышать его искренний, полный горячей веры голос.

Как бы предчувствуя это, сетовал Грозный царь, стеная от тягот и искушений своего служения: "Тело изнемогло, болезнует дух, раны душевные и телесные умножились, и нет врача, который бы исцелил меня. Ждал я, кто бы поскорбел со мной, и не явилось никого; утешающих я не нашел — заплатили мне злом за добро, ненавистью — за любовь".

Мягкий и незлобивый по природе, царь страдал и мучился, вынужденный применять суровые меры. В этом он удивительно напоминает своего венценосного предка — святого благоверного князя Владимира равноапостольного, отказавшегося было карать преступников, боясь погрешить против христианского милосердия. "Боюсь греха!" — эти слова святого Владимира как нельзя лучше применимы и к Грозному царю. Несмотря на многочисленные свидетельства растущей измены, он из года в год откладывал наказание виновных. Прощал измены себе, пока было возможно. Но считал, что не имеет права простить измены делу Божию, строению Святой Руси, ибо мыслил обязанности Помазанника Божия как блюстителя верности народа своему промыслительному предназначению.

Когда в 1565 году в Александровской слободе царь принял решение силой выжечь крамолу в России, это решение далось ему страшным напряжением воли. Вот портрет царя, каким его знали до этого знаменательного дня: Иоанн был "велик ростом, строен, имел высокие плечи, крепкие мышцы, широкую грудь, прекрасные волосы, длинный ус, нос римский, глаза небольшие; серые, но светлые, проницательные, исполненные огня, и лицо приятное" (9).

Когда же царь вернулся в Москву и, созвав духовенство, бояр, знатнейших чиновников, вышел к ним объявить об опричнине, многие не узнали его. Иоанн постарел, осунулся, казался утомленным, даже больным. Веселый прежде взор угас, густая когда-то шевелюра и борода поредели. Царь знал, что ему предстоит, какую ответственность он берет на себя и сколько сил потребуется от него.

Да, Иоанн Грозный карал. По подсчетам "советского" историка Р. Г. Скрынникова, жертвами "царского террора" стали три-четыре тысячи человек (10). С момента учреждения опричнины до смерти царя прошло тридцать лет. 100 казней в год, учитывая уголовных преступников. Судите сами, много это или мало. Притом, что периодическое возникновение "широко разветвленных заговоров" не отрицает ни один уважающий себя историк. Чего стоит хотя бы политическая интрига, во главе которой стоял боярин Федоров. Заговорщики предполагали во время Ливонского похода 1568 года окружить царские опричные полки, перебить их, а Грозного выдать польскому королю. Но царь, сколько мог, щадил...

Вот один из примеров. Московские казни 1570 года описаны современником событий Альбертом Шлихтингом, иностранцем. Не имея никаких причин преуменьшить масштаб (скорее наоборот), Шлихтинг рассказывает, что из трехсот выведенных на казнь были казнены лишь сто шестнадцать человек, а остальные — помилованы и отпущены. В летописи того времени названо примерно такое же количество казненных — сто двадцать человек. А в "Повести об Иване Грозном и купце Харитоне Белоулине", дошедшей до нас в списке конца XVI века, и вовсе говорится, что казнено было всего семеро, после чего "вестник прииде от царя, повеле всех пойманных отпустить".

При этом надо учитывать, что казни были результатом расследования по "новгородскому" и "псковскому" делу о попытках отложиться от московского царя и уйти в подданство иноверному государю. Перечни казненных за счет казны рассылались для включения в синодики (поминальные списки) по российским монастырям. Царь не желал казненным зла, прося у Церкви святых молитв об упокоении мятежных душ изменников и предателей...

Подвижнический характер имела вся личная жизнь царя. Это ярче всего проявлялось в распорядке Александровской слободы. Шумную и суетную Москву царь не любил, наезжая туда "не на великое время". В Александровской слободе он все устроил так, как хотел, вырвавшись из церемонного и чинного порядка государевой жизни с его обязательным сложным этикетом и неизбежным лицемерием. Слобода, собственно, была монастырем в миру. Несколько сотен ближайших царских опричников составляли его братию, а себя Иоанн называл "игуменом всея Руси". (Царь не раз хотел постричься, и последний раз, после смерти сына в 1581 году, лишь единодушная мольба приближенных предотвратила осуществление этого намерения).

Опричная "братия" носила монашеские скуфейки и черные подрясники. Жизнь в слободе, как в монастыре, регулировалась общежительным уставом, написанным лично царем. Иоанн сам звонил к заутрене, в церкви пел на клиросе, а после обедни, во время братской трапезы, по древней иноческой традиции читал для назидания жития святых и святоотеческие поучения о посте, молитве и воздержании.

По благочестию в личной жизни с Грозным царем может сравниться, пожалуй, лишь царь Тишайший — Алексей Михайлович, проводивший в храме по пять часов в день и клавший ежедневно от тысячи до полуторы тысячи земных поклонов с молитвой Иисусовой.

Известно, сколь трепетно и благоговейно относится Православная Церковь к богослужебным текстам. Сочинители большей их части прославлены ею как святые, свыше приявшие дар к словесному выражению духовных, возвышенных переживаний, сопровождающих человека на пути христианского подвижничества. Так вот — стихирами, писанными царем Иоанном Васильевичем, церковь пользовалась на своих богослужениях даже тогда, когда со смерти его минул не один десяток лет.

В двух крюковых стихирарях начала XVII века находятся две стихиры святому митрополиту Петру (на "Господи, воззвах...") с надписью "Творение царя Иоанна", две стихиры ему же ("на исхождение" — то есть на литии) с надписью — "Творение царя и великого князя Иоанна Васильевича вся России" и две стихиры на сретенье "Пречистой Владимирской". Символично, что в Смутное время именно словами Грозного царя взывала Русская Церковь к Богородице, молясь о даровании мира и утверждении веры.

Вот одна из этих стихир: "Вострубите песню трубную, в день праздника нашего благонарочитого. Славьте тьмы разрушение и света пришествие, паче солнца воссиявшего на всех; се бо Царица и Владычица, Богородица, Мати Творца всех — Христа Бога нашего, услышавши моление недостойных раб Своих на милосердие преклоняется. Милостивно и видимо руце простирающе к Сыну Своему и Богу нашему о своей Руси молится, от согрешений освобождение даровать просит и праведное Его прощение возвратить. О великая милосердием Владычице! О великая щедротами Царице! О великая заступлением Богородице! Как молит Сына Своего и Бога нашего, пришествием честнаго образа Своего грады и веси избавляя! Да восцоим Царице, Царя рождшей: радуйся, промышляя христианам щедроты и милости. Радуйся, к Тебе прибегающим заступление и пристанище и избавление, спасение наше" * (11).

* Текст приближен к современному русскому языку.

Полно и ясно раскрывался внутренний мир царя и в его постоянном общении со святыми, преподобными, иноками, юродивыми, странниками. Самая жизнь царя Иоанна началась при непосредственном участии святого мужа — митрополита Иоасафа, который, будучи еще игуменом Свято-Троицкой Сергиевой лавры, крестил будущего государя Российского прямо у раки преподобного Сергия, как бы пророчески знаменуя преемственность дела Иоанна IV по отношению к трудам великого святого. Другой святой митрополит — Макарий — окормлял молодого царя в дни его юности и первой ратной славы. Влияние первосвятителя было велико и благотворно. Митрополит был ученейшим книжником. Своим блестящим образованием Грозный во многом обязан святому Макарию, десятки лет работавшему над огромным трудом, Минеями-Четьями, в которых он задумал собрать все "чтомыя книги, яже в русской земле обретаются". Мудрый старец не навязывал царю своих взглядов — окормляя его духовно, — не стремился к почету, власти, и потому сумел сохранить близость с государем, несмотря на все политические бури и дворцовые интриги. "О Боже, как бы счастлива была русская земля, если бы владыки были таковы, как преосвященный Макарий да ты", — писал царь в 1556 году Казанскому архиепископу Гурию.

Особенно любил Иоанна и его добродетельную супругу преподобный Антоний Сийский, просиявший святостью жизни в тундре далекого Севера. Он приходил в Москву, беседовал с царем и пользовал его своими поучениями до кончины своей в 1556 году.

Знаменитый московский юродивый Василий Блаженный хаживал к царю, не стеснялся обличать его в рассеянности при молитве, умерял царский гнев ласковым: "Не кипятись, Иванушка..." Блаженный умер на руках у царя, предсказав ему, что наследует государство Российское не старший сын Иван, а младший — Феодор. При погребении святого царь сам с ближними боярами нес его гроб (12).

Отдельного упоминания стоит история взаимоотношений царя со святым митрополитом Филиппом, принявшим кафедру московских святителей в 1566 году. Царь сам выбрал Филиппа, бывшего тогда Соловецким игуменом. Иоанн знал подвижника с детства, когда он, малолетний царевич, полюбил играть с сыном боярина Степана Ивановича Колычева Федором, будущим митрополитом Московским.

В годы боярских усобиц род Колычевых пострадал за преданность князю Андрею (дяде царя Иоанна). Один из них был повешен, другой пытан и долго содержался в оковах. Горькая судьба родственников подтолкнула Федора на иноческий путь. Тайно, в одежде простолюдина он бежал из Москвы в Соловецкий монастырь, где принял постриг с именем Филиппа и прошел путь от послушника до настоятеля.

Филипп долго отказывался от сана митрополита, отговариваясь немощью и недостоинством. "Не могу принять на себя дело, превышающее силы мои, — говорил он. — Зачем малой ладье поручать тяжесть великую?" Царь все же настоял на своем, и Филипп стал митрополитом. В первое время после его поставления все шло хорошо. Единодушие "священной сугубицы" — царя и митрополита — лишало боярские интриги возможности маневра, достигавшегося в их "лучшие времена" противопоставлением двух центров власти — светского и церковного.

Эту возможность они потеряли во многом благодаря предусмотрительности Грозного и самого митрополита, при поставлении "давшего слово архиепископам и епископам" и царю (как говорится об этом в нарочно составленной грамоте), "в опричнину и царский домовой обиход не вступаться и, по поставлении, из-за опричнины и царского домового обихода митрополии не оставлять". Такой грамотой сама фигура митрополита как бы выносилась за скобки всех дворцовых интриг и, более того, лишала возможности бояр даже требовать его удаления "на покой" под благовидным предлогом "неотмирности" святителя.

25 июля 1566 года после литургии в Успенском соборе царь лично вручил новопоставленному митрополиту пастырский посох его святого предтечи — святителя Петра, с умилением выслушал глубоко прочувствованное слово Филиппа об обязанностях служения царского и, пригласив все духовенство и бояр в царские палаты, радушно угощал, празднуя обретение такого помощника * . Но единодушие государя и первосвятителя было невыносимо тем, кто в своем высоком положении видел не основание для усиленного служения царю и России, а оправдание тщеславным и сребролюбивым начинаниям.

* Житие святителя Филиппа отмечает, что он во всем старался подражать митрополиту Макарию, своему мудрому предшественнику, стяжавшему особую любовь и уважение царя праведностью и ясностью духовного разумения.

В июне 1567 года были перехвачены письма польского короля Сигизмунда и литовского гетмана Хоткевича к главнейшим боярам с предложением бежать в Литву. Начался розыск виновных, затем последовали казни. Митрополит ходатайствовал о смягчении участи преступников, но политику царя поддержал. "На то ли собрались вы, отцы и братия, чтобы молчать, страшась вымолвить истину? — обличал он пастырей церкви, молчаливо сочувствовавших казненным... — Никакой сан мира сего не избавит нас от мук вечных, если преступим заповедь Христову и забудем наш долг пещись о благочестии благоверного царя, о мире и благоденствии православного христианства". *

* Как правило, эти слова святителя Филиппа толкуются в том смысле, что он призывал пастырей, покорных царской воле, восстать против опричнины. В самом тексте речи на такое ее значение нет и намека. Если уж говорить о "строго научном подходе", то нет вообще никаких доказательств, что многочисленные "обличительные" речи митрополита, приводимые в различных его житиях, были им вообще когда-либо произнесены.

Не скрывал своего сочувствия к митрополиту святитель Герман, архиепископ Казанский. Но нашлись и такие, которым самоотверженная правдивость митрополита перед царем грозила разоблачением и опалой. Среди них выделялись: Пимен — архиепископ Новгородский, мечтавший сам занять кафедру митрополита; Пафнутий — епископ Суздальский и Филофей Рязанский. Душой заговора, направленного на разобщение преподобного Филиппа с Иоанном IV, стал государев духовник, благовещенский протопоп Евстафий, боявшийся потерять расположение и доверие царя.

Тактика интриги была проста: лгать царю про митрополита, а святителю клеветать на царя. При этом главным было не допустить, чтобы недоразумение разрешилось при личной встрече. Кроме того, надо было найти предлог для удаления святителя Филиппа. Время шло, и злые семена лжи давали первые всходы. Царю удалось было внушить, что Филипп, вопреки обещанию, стремится вмешиваться в государевы дела.

Для митрополита не были тайной планы его врагов. "Вижу, — говорил он, — готовящуюся мне кончину, но знаете ли, почему меня хотят изгнать отсюда и возбуждают против меня царя? Потому что не льстил я пред ними... Впрочем, что бы то ни было, не перестану говорить истину, да не тщетно ношу сан святительский". Какое-то время казалось, что заговорщики потерпят неудачу. Царь отказался верить в злонамеренность Филиппа, потребовав доказательств, которых у них не было и быть не могло.

Тогда, не надеясь найти "компромат" на митрополита в Москве, злоумышленники отправились на Соловки. Там Пафнутий Суздальский, Андрониковский архимандрит Феодосии и князь Василий Темкин угрозами, ласками и деньгами принудили к лжесвидетельству против святителя Филиппа некоторых монахов и, взяв их с собой, поспешили назад. В числе лжесвидетелей, к стыду обители, оказался игумен Паисий, ученик святого митрополита, прельстившийся обещанием ему епископской кафедры.

Состоялся "суд". Царь пытался защитить святителя, но вынужден был согласиться с "соборным" мнением о виновности митрополита. Причем, зная по опыту, что убедить царя в политической неблагонадежности Филиппа нельзя, заговорщики подготовили обвинения, касавшиеся жизни святителя на Соловках еще в бытность его тамошним настоятелем, и это, похоже, сбило с толку Иоанна IV.

В день праздника Архистратига Михаила в 1568 году святитель Филипп был сведен с кафедры митрополита и отправлен "на покой" в московский монастырь Николы Старого, где на его содержание царь приказал выделять из казны по четыре алтына в день. Но враги святого на этом не остановились, добившись удаления ненавистного старца в Тверской Отрочь монастырь, подальше от столицы. До этих пор история взаимоотношений Грозного царя с митрополитом Филиппом очень напоминают отношения царя Алексея Михайловича с его "собинным" другом — патриархом Никоном, также оклеветанным и сосланным.

Однако торжество злоумышленников длилось недолго. В декабре 1569 года царь с опричной дружиной двинулся в Новгород для того, чтобы лично возглавить следствие по делу об измене и покровительстве местных властей еретикам-"жидовствующим". В ходе этого расследования могли вскрыться связи новгородских изменников, среди которых видное место занимал архиепископ Пимен, с московской боярской группой, замешанной в деле устранения святителя Филиппа с митрополии. В этих условиях опальный митрополит становился опаснейшим свидетелем.

Его решили убрать и едва успели это сделать, так как царь уже подходил к Твери. Он послал к Филиппу своего доверенного опричника Малюту Скуратова за святительским благословением на поход и, надо думать, за пояснениями, которые могли пролить свет на "новгородское дело". Но Малюта уже не застал святителя в живых. Он смог лишь отдать ему последний долг, присутствуя при погребении, и тут же уехал с докладом к царю * .

* Иоанн, чрезвычайно щепетильный во всех делах, касавшихся душеспасения, заносил имена всех казненных в специальные синодики, которые рассылались затем по монастырям для вечного поминовения "за упокой души". Списки эти (являющиеся, кстати, единственным достоверным документом, позволяющим судить о размахе репрессий) поражают своей подробностью и добросовестностью. Имени святителя Филиппа в них нет. Нет по той простой причине, что никогда никакого приказа казнить митрополита царь не давал. Эта широко распространенная версия при ближайшем рассмотрении оказывается заурядной выдумкой, как, впрочем, и многие другие "свидетельства" о "зверствах" Грозного царя.

Опасения заговорщиков оправдались. Грозный все понял, и лишь его всегдашнее стремление ограничиться минимально возможным наказанием спасло жизнь многим из них. Вот что пишут об этом Четьи-Минеи (за январь, в день памяти святого Филиппа):

"Царь... положил свою грозную опалу на всех виновников и пособников его (митрополита) казни. Несчастный архиепископ Новгородский Пимен, по низложении с престола, был отправлен в заключение в Веневский Никольский монастырь и жил там под вечным страхом смерти, а Филофей Рязанский был лишен архиерейства. Не остался забытым и суровый пристав святого — Стефан Кобылин: его постригли против воли в монахи и заключили в Спасо-Каменный монастырь на острове Кубенском. Но главным образом гнев царский постиг Соловецкий монастырь.

Честолюбивый игумен Паисий, вместо обещанного ему епископства, был сослан на Валаам, монах Зосима и еще девять иноков, клеветавших на митрополита, были также разосланы по разным монастырям, и многие из них на пути к местам ссылки умерли от тяжких болезней. Как бы в наказание всей братии разгневанный царь прислал в Соловки чужого постриженника — Варлаама, монаха Кирилло — Белозерского монастыря, для управления монастырем в звании строителя. И только под конец дней своих он вернул свое благоволение обители, жалуя ее большими денежными вкладами и вещами для поминовения опальных и пострадавших от его гнева соловецких монахов и новгородцев".

Во время новгородского расследования царь оставался верен привычке поверять свои поступки советом людей опытных в духовной жизни, имевших славу святых, праведников. В Новгороде царь не раз посещал преподобного Арсения, затворника иноческой обители на торговой стороне города. Царь пощадил этот монастырь, свободный от еретического духа и без гнева выслушал обличения затворника, подчас весьма резкие и нелицеприятные.

Характерна для царя и причина, заставившая его отказаться от крутых мер в Пскове. По дороге из Новгорода Иоанн был как-то по-особому грустен и задумчив. На последнем ночлеге в селе Любятове, близ города, царь не спал, молясь, когда до его слуха донесся благовест псковских церквей, звонивших к заутрене. Сердце его, как пишут современники, чудесно умилилось. Иоанн представил себе раскаяние злоумышленников, ожидавших сурового возмездия и молящихся о спасении их от государева гнева. Мысль, что Господь есть Бог кающихся и Спас согрешающих, удержала царя от строгих наказаний. Выйдя из избы, царь спокойно сказал: "Теперь во Пскове все трепещут, но напрасно: я не сотворю им зла".

Так и стало, тем более, что по въезде в Псков царя встретил юродивый Никола, всему городу известный праведник. Прыгая на палочке перед царским конем, он приговаривал: "Иванушка! Иванушка! Покушай хлеб-соль (жители города встречали Иоанна постной трапезой.— прим. авт.), чай, не наелся мясом человеческим в Новгороде!" Считая обличения юродивого за глас Божий, царь отменил казни и оставил Псков * .

* Праведный Николай, Псковский чудотворец, преставился 28 февраля 1576 года. В древнем кондаке ему сказано: "Чудотворец явился Николае, цареву державу... на милость обратив... ты бо еси граду Пскову и всем христолюбивым людям похвала и утверждение".

Можно еще приводить примеры отношения Грозного царя к святым, праведникам, архиереям и юродивым. Но все они и дальше будут подтверждать, что поведение его всегда и во всем определялось глубоким и искренним благочестием, полнотой христианского мироощущения и твердой верой в свое царское "тягло" как Богом данное служение. Даже в гневе Иоанн пребывал христианином. Вот что сказал он Новгородскому архиепископу Пимену, уличенному в измене собственноручной грамотой, писанной королю Сигизмунду. Архиерей пытался отвратить возмездие, встретив царя на Великом мосту с чудотворными иконами, в окружении местного духовенства. "Злочестивец! В руке твоей — не крест животворящий, но оружие убийственное, которое ты хочешь вонзить нам в сердце. Знаю умысел твой... Отселе ты уже не пастырь, а враг Церкви и святой Софии, хищный волк, губитель, ненавистник венца Мономахова!"

Приняв на себя по необходимости работу самую неблагодарную, царь, как хирург, отсекал от тела России гниющие, бесполезные члены. Иоанн не обольщался в ожидаемой оценке современниками (и потомками) своего труда, говоря: "Ждал я, кто бы поскорбел со мной, и не явилось никого; утешающих я не нашел — заплатили мне злом за добро, ненавистью — за любовь". Второй раз приводим мы изречение Иоанна, теперь уже с полным правом говоря — воистину так!

В отличие от историков, народ верно понял своего царя и свято чтил его память. Вплоть до самой революции и последовавшего за ней разгрома православных святынь Кремля к могиле Грозного царя приходил простой люд служить панихиды, веруя, что таким образом выраженное почитание Иоанна IV привлекает благодать Божию в дела, требующие справедливого и нелицеприятного суда.

ВОНМИ СЕБЕ, НЕ ЗАБУДИ ГОСПОДА, БОГА ТВОЕГО...

БОЯРСТВО, ОПРИЧНИНА, ЗЕМСКИЕ СОБОРЫ

ИСТОРИКИ НЕОДНОКРАТНО сетовали на "загадочность" и даже на "великую загадочность" опричнины. Между тем, ничего загадочного в ней нет, если рассматривать опричнину в свете веками складывавшихся на Руси отношений народа и власти, общества и царя. Эти "неправовые" отношения, основывавшиеся на разделении обязанностей, свойственных скорее семейному, чем государственному быту, наложили отпечаток на весь строй русской жизни.

Так, русское сословное деление, например, имело в своем основании мысль об особенном служении каждого сословия. Сословные обязанности мыслились как религиозные, а сами сословия — как разные формы общего для всех христианского дела: спасения души. И царь Иоанн IV все силы отдал тому, чтобы "настроить" этот сословный организм Руси, как настраивают музыкальный инструмент, по камертону православного вероучения. Орудием, послужившим для этой нелегкой работы, стала опричнина. Глядя на нее так, все можно понять и объяснить. Вот что действительно невозможно, так это понимание действий Иоанна IV (в том числе и опричнины) с точки зрения примитивно-утилитарной, во всем видящей лишь "интересы", "выгоду", "соотношение сил", странным образом сочетая это с приверженностью "объективным историческим закономерностям".

Для того, чтобы "настроить" русское общество в унисон с требованиями христианского мировоззрения, прежде всего требовалось покончить с понятиями "взаимных обязательств" как между сословиями, так и внутри них. Взаимные обязательства порождают упреки в их несоблюдении, взаимные претензии, обиды и склоки — и это ярче всего проявилось в таком уродливом явлении, как боярское местничество. Безобидная на первый взгляд мысль о взаимной ответственности порождает ощущение самоценности участников этой взаимосвязи, ведет к обособлению, разделению, противопоставлению интересов и, в конечном итоге, — к сословной или классовой вражде, по живому рассекающей народное тело.

Не разъединяющая народ ответственность "друг перед другом", неизбежно рождающая требования "прав" и забвение обязанностей, а общая, соборная ответственность перед Богом должна стать, по мысли Грозного, основой русской жизни. Эта общая ответственность уравнивает всех в едином церковном служении, едином понятии долга, единой вере и взаимной любви, заповеданной Самим Господом в словах: "Возлюби ближнего как самого себя". Вспомним царское упоминание о стремлении "смирить всех в любовь". Перед Богом у человека нет прав, есть лишь обязанности — общие всем, и это объединяет народ в единую соборную личность "едиными усты и единым сердцем", по слову Церкви, взывающую к Богу в горячей сыновней молитве.

В таком всенародном предстоянии Богу царь находится на особом положении. Помазанник Божий, он свидетельствует собой богоугодность государственной жизни народа, является той точкой, в которой символически соединяются небо и земля, Царствие Божие и человеческое. В своем царском служении он "не от мира сего", и поэтому перед ним, как перед Богом, все равны, и никто не имеет ни привилегий, ни особых прав. "Естеством телесным царь подобен всякому человеку. Властию же сана подобен... Богу. Не имеет бо на земли вышша себе. Подобает убо (царю) яко смертну, не возноситися, и, аки Богу, не гневатися... Егда князь беспорочен будет всем нравом, то может... и мучити и прощати всех людей со всякою кротостию", — говорится в одном из сборников второй половины XVI века. К такому пониманию царской власти и старался привести Россию Иоанн Васильевич. Но на его пути встало боярство.

"...Уже к половине XV века московский великий князь был окружен плотной стеной знатных боярских фамилий, — говорит Ключевский. Положение усугубилось вступлением на московскую службу князей, покидавших упраздненные удельные столы. — С тех пор во всех отраслях московского управления — в государственной думе советниками, в приказах судьями, то есть министрами, в областях наместниками, в полках воеводами являются все князья и князья. Вслед за князьями шли в Москву их ростовские, ярославские, рязанские бояре". В этом не было бы ничего дурного, если бы объединение Великороссии и возвышение московского великого князя до уровня общенационального государя не изменило роковым образом воззрения боярства на свое место в русской жизни.

В удельные века боярин в Москве служил, и принадлежность к сословию означала для него прежде всего признание за собой соответствующих обязанностей. Весь XIV век — это век самоотверженного служения московского боярства общенациональным идеалам и целям. Отношения с великим князем московским складывались поэтому самые полюбовные. "Слушали бы во всем отца нашего владыки Алексея да старых бояр, кто хотел отцу нашему добра и нам", — писал в духовном завещании к своим наследникам Симеон Гордый, поставляя рядом по своему значению митрополита и боярство. Святой благоверный князь Дмитрий Донской относился к боярам еще задушевнее. Обращаясь к детям, он говорил: "Бояр своих любите, честь им достойную воздавайте по их службе, без воли их ничего не делайте".

Но к концу XV—началу XVI века положение изменилось. В боярстве, пополнявшемся титулованной удельной знатью, принесшей в Москву понятия о своих наследственных правах, установился взгляд на свое руководящее положение как на "законное" дело — привилегию, не зависимую от воли государя. Это грозило разрушением гармонии народного бытия, основанной на сослужении сословий в общем деле, на их взаимном равенстве перед Богом и царем. "Еще при Грозном до опричнины встречались землевладельцы из высшей знати, которые в своих обширных вотчинах правили и судили безапелляционно, даже не отдавая отчета царю", — пишет Ключевский. Более того, царь, как лицо, сосредоточившее в себе полноту ответственности за происходящее в стране, представлялся таким боярам удобной ширмой, лишавшей их самих этой ответственности, но оставлявшей им все их мнимые "права". Число знатнейших боярских фамилий было невелико — не превышало двух-трех сотен, зато их удельный вес в механизме управления страной был подавляющим.

Положение становилось нестерпимым, но для его исправления царь нуждался в единомышленниках, которые могли бы взять на себя функции административного управления страной, традиционно принадлежавшие боярству. Оно в своей недостойной части должно было быть от этих функций устранено. Эти "слугующие близ" государя верные получили названия "опричников", а земли, отведенные для их обеспечения, наименование "опричных". Вопреки общему мнению, земель этих было мало. Так, перемещению с земель, взятых в опричнину, на другие "вотчины" подвергалось около тысячи землевладельцев — бояр, дворян и детей боярских. При этом опричнина вовсе не была исключительно "антибоярским" орудием. Царь в указе об учреждении опричнины ясно дал понять, что не делит "изменников" и "лиходеев" ни на какие группы "ни по роду, ни по племени", ни по чинам, ни по сословной принадлежности.

Сам указ об опричнине появился не вдруг, а стал закономерным завершением длительного процесса поиска Иваном Грозным наилучшего, наихристианнейшего пути решения стоявших перед ним, как помазанником Божиим, задач. Первые его попытки в этом роде связаны с возвышением благовещенского иерея Сильвестра и Алексея Федоровича Адашева. Лишь после того, как измена Адашева и Сильвестра показала в 1560 году невозможность окормления русского народа традиционно боярскими органами управления, встал вопрос об их замене, разрешившийся четыре года спустя указом об опричнине.

Адашев сам к боярству не принадлежал. Сын незначительного служилого человека, он впервые появляется на исторической сцене 3 февраля 1547 года на царской свадьбе в качестве "ложничего" и "мовника", то есть он стлал царскую постель и сопровождал новобрачного в баню. В 1550 году Иоанн пожаловал Адашева в окольничие и при этом сказал ему: "Алексей! Взял я тебя из нищих и из самых молодых людей. Слышал я о твоих добрых делах и теперь взыскал тебя выше меры твоей ради помощи душе моей... Не бойся сильных и славных... Все рассматривай внимательно и приноси нам истину, боясь суда Божия; избери судей правдивых от бояр и вельмож!"

Адашев правил от имени царя, "государевым словом", вознесенный выше боярской знати — царь надеялся таким образом поставить боярское сословное своеволие под контроль. Опричнина стала в дальнейшем лишь логичным завершением подобных попыток. При этом конечным результатом, по мысли Грозного, должно было стать не упразднение властных структур (таких, как боярская дума, например), а лишь наполнение их новым, религиозно осмысленным содержанием. Царь не любил ломать без нужды.

Адашев "правил землю русскую" вместе с попом Сильвестром. В благовещенском иерее царь, известный своим благочестием (ездивший в дальние монастыри на покаяние замаливать даже незначительные грехи — "непотребного малого слова ради") — хотел видеть олицетворение христианского осмысления государственности. Однако боярская верхушка сумела "втянуть" Адашева и Сильвестра в себя, сделать их представителями своих чаяний. Адашев вмешался в придворные интриги вокруг Захарьиных — родственников Анастасии, жены царя, сдерживал в угоду удельным интересам создание единого централизованного русского войска. Сильвестр оказался не краше — своего сына Анфима он пристроил не в "храбрые" и "лутчие люди", а в торговлю, испросив для него у царя назначение ведать в казне таможенными сборами.

Царю в случае успеха боярских замыслов оставалось лишь "честь председания". Русская история чуть было не свернула в накатанную западно-европейскую колею, в которой монарх выполнял роль балансира между противоречивыми интересами различных социальных групп. Лишь после охлаждения отношений царя с прежними любимцами дело двинулось в ином направлении. В 1556 году были приняты царские указы, в результате которых все землевладельцы, независимо от размера своих владений, делались служилыми людьми государства. "Речь шла об уравнении "сильных" и "богатых" со всеми служилыми людьми в служебной повинности перед государством именно несмотря на их богатство, на их экономическую самостоятельность", — признает Альшиц. Он же пишет, что в период деятельности Адашева и Сильвестра "решался вопрос — по какому пути пойдет Россия: по пути усиления феодализма (читай: православного самодержавия — прим. авт.) или по пути буржуазного развития... То, что реформы Адашева и Сильвестра... имели тенденцию направить развитие страны на иной путь (чем предначертал Грозный — прим. авт.) в политическом устройстве и... в основе экономики, а именно — на путь укрепления сословно-представительной монархии, представляется несомненным".

Идея опричнины прямо противоположна. "Аз есмь царь, — говорил Грозный, — Божиим произволением, а не многомятежным человеческим хотением". Русский государь не есть царь боярский. Он не есть даже царь всесословный — то есть общенародный. Он — Помазанник Божий. Инструментом утверждения такого взгляда на власть и стала опричнина.

В опричнину брали только "лутчих", "по выбору". Особенно тщательный отбор проходили люди, имевшие непосредственное отношение к жизни государя. До нас дошла опись царского архива, в которой есть следующая запись: "Ящик 200, а в нем сыски родства ключников, подключников, и сытников, и поваров, и помясов, и всяких дворовых людей". На 20 марта 1573 года в составе опричного двора царя Иоанна числилось 1854 человека. Из них 654 человека составляли охранный корпус государя, его гвардию. Данные, взятые из списка служилых двора с указанием окладов, обязанностей и "корма", совпадают с показаниями иностранцев. Шлихтинг, Таубе и Крузе упоминают 500 — 800 человек "особой опричнины". Эти люди в случае необходимости служили в роли доверенных царских порученцев, осуществлявшие, охранные, разведывательные, следственные и карательные функции. В их числе, кстати, находился в 1573 году молодой еще. тогда опричник "Борис Федоров сын Годунов". Остальные 1200 опричников разделены на четыре приказа, а именно: Постельный, ведающий обслуживанием помещений дворца и предметами обихода царской семьи; Бронный, то есть оружейный; Конюшенный, в ведении которого находилось огромное конское хозяйство дворца и царской гвардии, и Сытный — продовольственный (13).

Опричное войско не превышало пяти-шести тысяч человек. Несмотря на малочисленность, оно сыграло выдающуюся роль в защите России; например, в битве на Молодях, в 1572 году, во время которой были разгромлены татарские войска, а их командующий Дивей-мурза взят в плен опричником Аталыкиным. Со временем опричнина стала "кузницей кадров", ковавшей государю единомысленных с ним людей и обеспечивавшей проведение соответствующей политики. Вот лишь один из примеров:

В сентябре 1577 года во время Ливонского похода царь и его штаб направили под город Смилтин князя М. В. Ноздреватого и А. Е. Салтыкова "с сотнями". Немцы и литовцы, засевшие в городе, сдаться отказались, а царские военачальники — Ноздреватый и Салтыков — "у города же никоторова промыслу не учинили и к государю о том вести не учинили, что им литва из города говорит. И государь послал их проведывать сына боярского Проню Болакирева... И Проня Болакирев приехал к ним ночью, а сторожи у них в ту пору не было, а ему приехалось шумно. И князь Михаилы Ноздреватого и Ондрея Салтыкова полчане и стрельцы от шума побежали и торопяся ни от кого и после того остановилися. И Проня Болакирев приехал к государю все то подлинно сказал государю, что они стоят небрежно и делают не по государеву наказу. И государь о том почел кручинитца, да послал... Деменшу Черемисинова да велел про то сыскать, как у них деелось..." (14).

Знаменитый опричник, а теперь думный дворовый дворянин Д.Черемисинов расследовал на месте обстоятельства дела и доложил царю, что Ноздреватый и Салтыков не только "делали не гораздо, не по государеву наказу", но еще и намеревались завладеть имуществом литовцев, если те оставят город. "Пущали их из города душою и телом", то есть без имущества. Черемисинов быстро навел порядок. Он выпустил литовцев из города "со всеми животы — и литва тотчас город очистили..." Сам Черемисинов наутро поехал с докладом к царю. Князя Ноздреватого "за службу веле государь на конюшне плетьми бить. А Ондрея Салтыкова государь бить не велел". Тот "отнимался тем, что будто князь Михаиле Ноздреватый ему государеву наказу не показал, и Ондрею Салтыкову за тое неслужбу государь шубы не велел дать".

В необходимых случаях руководство военными операциями изымается из рук воевод и передается в руки дворовых.

В июле 1577 года царские воеводы двинулись на город Кесь и заместничались. Князь М. Тюфякин дважды досаждал царю челобитными. К нему было "писано от царя с опаскою, что он дурует". Но не желали принять росписи и другие воеводы: "А воеводы государевы опять замешкались, а к Кеси не пошли. И государь послал к ним с кручиною с Москвы дьяка посольского Андрея Щелкалова... из Слободы послал государь дворянина Даниила Борисовича Салтыкова, а вело им итить х Кеси и промышлять своим делом мимо воевод, а воеводам с ними".

Как видим, стоило воеводам начать "дуровать", как доверенное лицо царя — дворовый, опричник Даниила Борисович Салтыков был уполномочен вести войска "мимо" воевод, то есть отстранив их от командования. Только что препиравшиеся между собой из-за мест князья все разом были подчинены дворовому Д. Б. Салтыкову, человеку по сравнению с ними вовсе "молодому".

Со временем боярство с помощью опричнины излечилось от сословной спеси, впрягшись в общее тягло*. О том, что опричнина не рассматривалась как самостоятельная ценность и ее длительное существование изначально не предполагалось, свидетельствует завещание царя, написанное во время болезни в Новгороде в 1572 году. "А что есьми учинил опричнину, — пишет Грозный, — и то на воле детей моих Ивана и Федора, как им прибыльнее, пусть так и чинят, а образец им учинен готов". Я, мол, по мере своих сил показал, как надо, а выбор конкретных способов действия за вами — не стесняю ничем.

* К сожалению, излечилось боярство не полностью. И в царствование Феодора Иоанновича (1584-1598), и в царствование Годунова (1598-1605) часть бояр продолжала "тянуть на себя". Эта "самость", нежелание включаться в общенародное дело закономерно привели к предательству 21 сентября 1610 года, когда, боясь народного мятежа, боярская верхушка тайно ночью впустила в Москву оккупантов — 800 немецких ландскнехтов и 3,5-тысячный польский отряд Гонсевского. Вообще, роль боярства, сыгранная им в подготовке и разжигании первой русской Смуты (начала XVII века) схожа с той ролью, какую сыграла русская интеллигенция в организации второй русской Смуты (в XX столетии). И там, и здесь все начиналось с того, что у части общества мутилось национально-религиозное самосознание, терялось ощущение единства с народным телом.

Земщина и опричнина в конце концов смешались, и последняя тихо отмирала по мере осмысления правящим классом России своего религиозного долга, своего места в общерусском служении. Тем более, что мощным фактором становления такого общего мировоззрения стали земские соборы, первый из которых был созван Иоанном IV еще в начале его царствования, в 1550 году (по другим источникам — в 1547 году). Это .был "собор примирения", в ходе которого перед собранными "из городов всякого чину" людьми царь обещал загладить все невзгоды лютого боярского правления.

Собор мыслился как символический акт, возвращающий народу и царю утраченное в смуте междуцарствия единство. "По всем этим чертам, — пишет Ключевский, — первый земский собор в Москве представляется каким-то небывалым в европейской истории актом покаяния царя и боярского правительства в их политических грехах". "Вниде страх в душу мою, — расскажет позже Иоанн Грозный о религиозных переживаниях, подсказавших ему идею собора, — и трепет в кости моя, и смирися дух мой, и умилихся и познах своя согрешения". Заметим, что покаяние было взаимным — народ тоже каялся в грехах перед властью. Это превратило соборы в инструмент борьбы со всякой смутой путем утверждения всенародного церковного единства.

До конца XVI века земские соборы собирались еще три раза — в 1566, 1584 и 1598 годах. Исключая собор 1566 года, решавший вопросы войны и мира, которые требовали в тех условиях всенародного одобрения, остальные соборы созывались для предотвращения междуцарствия и подтверждения религиозно-мистического единства народа и царя*. Этим же целям служили знаменитый собор 1613 года, положивший конец развалу русского государства и католическим проискам,

призвав на Российский престол новую династию и засвидетельствовав соборной

клятвой свою вечную верность роду Романовых

как Богом данных России

царей.

* Духовная основа соборности, конечно же, ничуть не мешала решению практических вопросов.

Л И Т Е Р А Т У Р А

 1. Толстой М. В. История русской Церкви. Издание Валаамского монастыря, 1991, с. 432.

 2. Там же, с. 433.

 3. Альшиц Д. Н. Начало самодержавия в России. Л., 1988, с. 161.

 4. См., напр.: "Чин священного коронования" — "Православная жизнь". Джорданвилль, 1988.

 5. Карамзин Н.М. Предания веков. М., 1988, с. 567.

 6. Федоров Г. П. Святой Филипп, митрополит Московский. М., 1991"с. 51.

 7. Толстой М. В. Указ. соч., с. 430.

 8. Карамзин Н. М. Указ. соч., с. 575-576.

 9. Русское историческое повествование. М., 1984, с. 146. Описание дано в переводе на современный русский язык.

 10. См.: Скрынников Р. Г. Царство террора. СПб. 1992. Книга являет собой весьма знаменательное сочетание фактологической полноты с традиционной концептуальной беспомощностью.

 11. Толстой М. В. Указ. соч., с. 432, прим. 35. Стихира переведена на современный русский язык.

 12. Там же, с. 406.

 13. См.: Альшиц Д. Н. Указ. соч. Л., 1988, гл. 8.

 14. Там же, с. 204-206.

Источник: Высокопреосвященнейший Иоанн, митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский САМОДЕРЖАВИЕ ДУХА, СПб.: Издательство Л. С. Яковлевой, 1994 — 352 с.

Книга архипастыря Русской Православной Церкви — обширное повествование, охватывающее историю Руси с момента Крещения и до наших дней. Православный взгляд на события — впервые за послереволюционное время - совершенно по-новому объясняет «белые пятна» в цепи давно минувших дней, дает надежду понять и осмыслить не только настоящее, но и будущее России. Мудрое и очистительное слово владыки Иоанна пробуждает нацию от духовного сна, вновь и вновь напоминает всем: Русь - подножие Престола Господня, народ русский - хранитель чистоты православной веры. И да будет так вовеки! "Неизвестные страницы русской истории"

Оформление: Михаил Ковальчук Великие властители прошлого

  © 2000-2003 Великие властители прошлого | webmaster

Леонид Болотин

ЗЕМНАЯ ИКОНА

ЦАРСТВА НЕБЕСНОГО

Иван Грозный как державный исповедник

и создатель русского духовного оружия

"последних времен"

Спорить об Иване Грозном можно бесконечно. Если мы при этом все время будем оглядываться на те мифы и идеологемы, которые обильно рассеяны в исторической литературе XIX-ХХ веков, то попадем в порочный полемический круг. Для того чтобы вырваться из него, необходимо сформулировать истинно-церковный взгляд на тот исторический период, который можно назвать эпохой становления русского самосознания и русской самодержавной государственности.

БОЖЬЯ БЛАГОДАТЬ И ВРАЖЬЯ ЗЛОБА

Что есть Православное Царство по учению Церкви? В идеале Православное Царство есть икона Царства Небесного. Рассмотрим же с этой, церковной точки зрения, ситуацию в мире, сложившуюся к середине XVI-го столетия.

Византия - Православное Царство - разрушена. Его преемником готова стать Русь. Но эта русская икона еще не существует, она еще не написана. Еще нет того державного иконописца, который был бы готов к такой грандиозной работе.

И вот, Господь, промыслительно пестуя грядущий Третий Рим, воздвигает среди духовных наследников Святителя Геннадия Новгородского нового Своего избранника - Святителя Макария. Сперва, после 16-летнего вдовства Новгородской кафедры он - по воле Великого Князя Василия III - взошел на неё. А затем, уже при юном Великом Князе Иоанне IV, был поставлен Освященным Собором на кафедру Московскую и Всероссийскую.

Именно Святителю Макарию во многом принадлежит замысел открытого провозглашения Русской Земли, русского государства - законным восприемником державной благодати Православного Царства. Этот Святитель и стал воспитателем юного Великого Князя Иоанна Васильевича. Именно он и венчал его на Царство.

Любой благочестивый иконописец знает, какие искушения начинаются, когда он приступает к написанию иконы. Именно поэтому начало иконописания обычно связывают с сугубым постом, с усилением молитвенного правила. Служатся молебны, освящается доска, средства иконописания…

И это при написании "обычной", так сказать, иконы. А здесь - Икона вселенского масштаба! Икона, которая вызывает у врага и его слуг такую страшную злобу, что нам своим бытовым сознанием ее глубину понять почти невозможно. Ясно, что даже для начала такой работы необходимо огромное духовное усилие!

Именно это усилие и совершила "священная сугубица" - Святитель Макарий и молодой еще тогда Государь Иоанн IV. Они - впервые в отечественной истории - явили на Русской Земле благодатную симфонию Церкви и Царства в ее промыслительной силе и полноте. Это начало Русского Царства Господь покрыл Своей явной милостью и благодатью. Поэтому-то начало царствования Ивана Грозного было столь светлым и благостным, что признают все историки, даже самые пристрастные и необъективные.

Но вражья злоба не сдалась. Она копила свои силы исподволь. Причем злоба эта копилась подле самого трона…

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ "СВЯТОЙ РУСИ"

Среди наиболее живучих исторических мифов эпохи Иоанна IV есть миф об "избранной раде". Дескать, когда была "избранная рада", то все шло хорошо, а когда печатника Алексея Адашева, князя Курбского и Благовещенского попа Сильвестра Государь удалил от себя, началась эпоха террора. Но при ближайшем рассмотрении этот миф не выдерживает никакой критики.

Наиболее авторитетными исследователями этой проблематики среди светских ученых являются академик С.Б. Веселовский (1876-1952), профессор А.А. Зимин (1920-1980) и ныне здравствующий член-корресподент Российской Академии Наук С.О. Шмидт. Все они очень почтенные представители нашей светской историографии, почти всегда опиравшиеся в своих трудах на множество источников. И никогда не отрицавшие того очевидного факта, что частотность упоминания того или иного лица в исторических документах, в количественных характеристиках определяет и его значимость в историческом процессе.

Этот метод называется контент-анализом. Он известен не только истории, но и в богословии, в политической и военной аналитике. Вот что пишет об этом методе один современный исследователь:

"Контент-анализ является одним из самых эффективных средств оценки текста. Эта методика имеет давнюю историю. Первые упоминания о его применении на практике относятся к восемнадцатому веку. В то время, подсчитывая частоту появления тем, связанных с Христом, западные теологи судили о богословской основательности той или иной книги… Ярким примером использования контент-анализа является работа американской военной цензуры в годы Второй Мировой войны. Основанием для обвинения в связях с нацистами редакторов американских СМИ служило выявление схожести в повторении определенных тем на страницах тех или иных изданий. Как метод количественного изучения содержания информации для обнаружения в ней интересующих нас фактов контент-анализ строг, систематичен и, что самое главное, ориентирован на объективные количественные показатели. Задача метода сводится к тому, чтобы просчитать, как представлены в имеющемся информационном массиве те или иные смысловые единицы".

Так вот. Чтобы избежать обвинений в предвзятости и "ненаучности", давайте попробуем взглянуть на нашу проблематику с точки зрения этого самого контент-анализа.

К 125-летию академика С.Б. Веселовского был издан небольшой сборник его статей "Царь Иван Грозный в работах писателей и историков" (М., 1999). Там говориться о князе Андрее Курбском на 15-ти страницах, о попе Сильвестре - на 6-ти, об Алексее Адашеве - на 5-ти. А святитель Макарий там упоминается только один раз! И то в связи Сильвестром и Адашевым, - говорится, что он заступался за них перед Царем…

Теперь заглянем в Указатель имен недавно переизданной "Опричнины" А.А. Зимина (М., 2001). Представители рода Адашевых там упоминаются на 34 страницах, о попе Сильвестре говорится на 16 страницах, о князе Курбском - на 68 страницах, Святитель же Макарий упоминается в книге всего 2 раза. Именно упоминается! А ведь всё это деятели, которые при жизни или в качестве исторически значимых фигур начала Опричнины не застали и потому изначально находятся в равных положениях между собой.

Листая последнюю книгу С.О. Шмидта об эпохе Царя Иоанна - "Россия Ивана Грозного" (М., Наука, 1999), мы на 108 страницах находим повествование об Адашевых, на 125 страницах - о князе Андрее Курбском, на 39 страницах идет речь о Сильвестре и только на 30 страницах упоминается Святитель Макарий.

Если суммировать эти количественные показатели, получается: князь Андрей Курбский - 208, А.Ф. Адашев - 147, иерей Сильвестр - 61, Святитель Макарий - 33. То есть в трудах названных выше историков о князе Курбском говорится в 6,3 раза больше, об А. Адашеве в 4,5 раза и о Сильвестре почти в два раза больше, чем о ключевой фигуре той эпохи - Святителе Макарии. Справедливо ли это? Нет. Научно ли это? Нет. Объективно ли это? Нет - предвзято.

Зато в глазах современников все выглядело совершенно иначе. Возьмем Никоновскую летопись. Окольничий Алексей Адашев там упоминается 30 раз, князь Андрей Курбский - 25 раз, о попе Сильвестре сказано всего 2 раза. А о Святителе Макарии - нередко весьма пространно - говорится на 124 страницах, и это не учитывая его речей и посланий, которые включены в состав летописи и сами по себе занимают несколько страниц большого формата (ПСРЛ, т. IX, XIII, XIV, М., 2000).

Именно поэтому я предлагаю взглянуть на эпоху не так, как на нее смотрят светские историки. И Святителя Макария следует воспринимать не как "одного из приближенных" Царя Иоанна Васильевича Грозного, а как ближайшего сподвижника Государя и его духовного наставника. Он - выдающийся Первосвятитель Земли Русской!

Даже в ряду Московских Святителей (коих было, начиная со Святителя Петра и до нынешнего Святейшего Патриарха Алексия II, числом 61) Святитель Макарий отличается выдающейся незаурядностью. Он - вторая фигура в Московском Государстве после Царя. А светские историки, лишенные в силу своего безбожия возможности понимать духовную проблематику, не видят его решающего участия в той эпохе. Зато, находя довольно рядовые факты политической деятельности того же Алексея Адашева, составляют на этой шаткой основе целые концепции церковно-государственных реформ Царя Иоанна Васильевича и раздувают миф "избранной раде", впервые озвученный, кстати, изменником и предателем князем Андреем Курбским.

Стоит ли удивляться, что масштабы в такой историографии совершенно искажены!

Между тем, именно Святитель Макарий ввел в оборот такое понятие как "Святая Русь", без которого сегодня просто невозможно себе представить ни историю русской государственности, ни историю нашего национального самосознания. Именно он сочинил, "изобрел" это словосочетание и наполнил его привычным для нас смыслом. А ведь до его Первосвятительства, до массового прославления, как бы сейчас сказали, Собора русских святых, главным инициатором которого был Святитель Макарий, такого понятия в ходу не было. Мы говорим о Святой Руси времен Святого Равноапостольного Князя Владимира, мы говорим о Святой Руси Великого Князя Андрея Боголюбского, Благоверного Князя Александра Невского, но сама Святая Русь собралась и образовалась именно в эпоху Ивана Грозного - в этом средоточии XVI-го века.

Более того, протоиерей Григорий Дьяченко в своем "Полном Церковно-Славянском Словаре" пишет: "Первоначально Россия называлась "Русью", затем, до Иоанна IV Грозного, она называлась "Русия". Современный Иоанну Грозному Митрополит Московский Макарий первый начал употреблять слово Россия, и Государи, следовавшие за Иоанном Грозным, в своих речах и грамотах большею частию употребляли слово "Русия" и весьма редко Россия, и только с Царствования Алексея Михайловича вместо "Русия" во всеобщее употребление вошло слово Россия" (М., 1993, с. 563, со ссылкой книгу Успенского - "Опыт повествования о древностях русских", 1818, т. 1, с. 19).

То есть самому нынешнему названию нашего государства - Россия - мы обязаны не попу Сильвестру и окольничьему Адашеву, а симфонически образованному церковному уму Святителя Макария Московского!

 КТО ВАЖНЕЕ - ОКОЛЬНИЧИЙ ИЛИ МИТРОПОЛИТ?

Неудивительно, что против подобных великих деяний и заслуг восстала вся мировая злоба. Против укрепления независимости Православной России. А ведь именно Святителю Макарию Господь явил чудесное видение, в котором Святитель Николай, Мир Ликийских Чудотворец, благословляет юного Царя Иоанна Васильевича на взятие Казани. В борениях и трудах Государь - в сотрудничестве со Святителем Макарием - накапливал уникальный опыт строительства Третьего Рима, нового вселенского Православного Государства.

Опытом этим, конечно, не обладали ни Адашев, ни Курбский, ни поп Сильвестр. Сильвестра хоть и называют духовником Царя, но на самом деле он никогда им не был. Духовником Царя был последовательный сподвижник Святителя Макария ещё по Новгороду - отец Афанасий, который после смерти Святителя и до своей кончины на два с лишним года стал Митрополитом Московским и всея Руси…

Как же в светской российской историографии возник ложный образ Алексея Адашева - "значимого государственного деятеля"? Был такой историк-архивист, у которого, кстати, учился и работал в архиве Н.М. Карамзин, - Николай Николаевич Бантыш-Каменский (1737-1814). Он первый среди историков выдвинул фигуру Алексея Адашева из ряда равнозначных ему современников, обратил на нее внимание своих учеников.

Вот, что пишет об этом церковный историк, профессор Санкт-Петербургской Духовной Академии М.О. Коялович в свой фундаментальной работе "История Русского Самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям": "В 1762 году он [Н.Н.Бантыш-Каменский] попросился на службу в Московский Архив, где и прослужил до конца дней своих. Миллер, перейдя в Москву, конечно, сразу увидел, какого неоцененного помощника нашел он в Бантыше-Каменском… Бантыш-Каменский сильно передвинул центр тяжести в нашей науке, - передвинул от вопроса о русских древностях в область достоверных, богатых русских источников - актов. Они изменили и направление Миллера, давно склонного к этому переходу…Бантыш-Каменский своими занятиями вдвинул Миллера в самую середину русской исторической жизни - в документальные богатства Московского единодержавия.

В высшей степени замечательно, что Бантыш-Каменский в истории Московского единодержавия понял самый светлый момент - лучшее время [Царя] Иоанна IV, когда им руководил Адашев, от которого: происходила жена этого почтенного архивариуса, родом Купреянова. С пониманием этого величественного в русской жизни времени естественно соединялось уяснение других важнейших сторон Московского единодержавия, как история борьбы между школой Иосифа Волоцкого и Нила Сорского. Этим мы объясняем себе изобилие памятников по этой части в Вивлиофике Новикова, как и вообще богатство там памятников из истории Московского единодержавия" (СПб, 1884, с. 149-150).

Как видим, и неуемное возвеличивание роли Адашева, и миф о "конфликте" Преподобного Нила Сорского и Преподобного Иосифа Волоцкого, принадлежат авторству влиятельного малороссийского масона Н.Н.Бантыша-Каменского, жена которого, к тому же, была потомком этого самого Адашева.

После этого миф об "избранной раде" и пошел-поехал кочевать из одного исторического труда в другой. И вот уже в трактовке историка С.О. Шмидта по своей значимости Алексей Адашев поднимается до высот чуть ли не премьер-министра или канцлера правительства России пятидесятых годов XVH века! А Святитель Макарий оказывается вытесненным на обочину этой донельзя искаженной исторической картины:

Но если мы все же беспристрастно оценим реальные исторические масштабы, расставим исторические фигуры по истинному ранжиру, мы вдруг увидим, что перед нами, перед нашим взором открываются в историографическом и духовном плане совершенно незнакомая эпоха. Эпоха становления Святой Руси, главными, ключевыми фигурами которой являются великие подвижники и державники - Царь Иоанн IV Васильевич Грозный и Святитель Макарий, Митрополит Московский и всея Руси.

Посмотрим на духовно значимые явления той эпохи, неразрывно сопряженные с державным строительством нового облика Русского Государства. Что мы увидим? Первый примирительный Государственный Собор 1549 года. Формирование идеологии Самодержавного Царства. Церковные Соборы 1547-1551 годов. Создание Лобного места на Торгу. Строительство Покровского собора на Рву. Создание научно-богословского, исследовательского и учебного центра по агиографии, летописанию, правоведению, иконописанию, церковной архитектуре и прикладным церковным искусствам в Кремле, в Чудовом монастыре. Взятие Казани. Подготовительные работы по организации книгопечатания. Блестящее начало Ливонской войны за возвращение Балтийских земель. Создание нового Судебника. Обустройство Царских Золотых палат в Кремле, фрески и иное оформление которых глубоко проникнуто идеологией Православного Самодержавия.

Рассматривая совокупность этих свершений и деяний непредвзято, с точки зрения реальной власти, становится очевидным, что духовным вдохновителем здесь могла быть только одна личность - второй человек в Государстве - Первосвятитель, а никак не кучка "молодых реформаторов".

Вот как бы надо общо и цельно посмотреть на эпоху Царя Иоанна Васильевича Грозного и Святителя Макария, Митрополита Московского и всея Руси. Только с этой точки зрения можно приниматься за ее детализацию решать: кто важнее - окольничий или Митрополит? Митрополит или один из многих иереев, к тому же вызванный самим Святителем из Новгорода? Один из военачальников или Митрополит? И вопрос об "избранной раде" растает, яко воск, и расточится, яко дым.

Тогда станет понятным, чье влияние на Царя было кардинальным и законным, а кто беззаконно пытался хоть на краткий период урвать царской милости и внимания, пытался монополизировать свое влияние на Царя.

Становится понятным, почему простой Русский Народ вплоть до революции 1917-го года свято чтил справедливость Царя Иоанна Васильевича Грозного, державно взращенную и духовно взлелеянную Святителем Макарием. Ведь известно, что в Архангельском соборе Кремля, где простой люд заказывал панихиды и о Великих Князьях, и о Русских Царях, велась специальная запись свидетельств, кто после панихид по Царю Иоанну Васильевичу Грозному получал Божью помощь. Чаще всего такая треба заказывалась в начале или в процессе каких-то тяжб, потому что народ верил в небесное заступничество Государя, суровую справедливость которого почитал еще при его жизни:

Почитание это, кстати говоря, вплоть до ХХ столетия было весьма широким и деятельным. Так, например, вскоре после того, как картина И.Е. Репина "Царь Иоанн убивает своего сына" была выставлена на общее обозрение, на нее было совершено нападение: напавший изрезал картину ножом. Современные историки искусства обычно комментирую это событие как акт больного безумца, сумасшедшего. Но для православного сознания гораздо более достоверным представляется версия, согласно которой нападавший был православным ревнителем памяти Грозного Царя, возмущенный клеветой и кощунством безбожного художника.

СВЯТОЙ БЛАГОВЕРНЫЙ ГРОЗНЫЙ ЦАРЬ

В святость Иоанна IV верил, впрочем, не только простой народ. Сегодня мы имеем все основания говорить о том, что на Москве он вполне официально почитался как общепризнанный угодник Божий. Откройте, например, трехтомный "Православный месяцеслов Востока" Архиепископа Сергия (Спасского) (Владимир, 1901), и вы обнаружите, что он включает в русские святцы имя Царя Иоанна Васильевича Грозного в качестве местночтимого Московского святого. И это есть свидетельство самой Церкви: в московских сборниках Государь издревле почитался святым. Дата его памяти - 10 июня, связана она с "обретением телеси царя Ивана". Видимо, уже в XVII-м веке в алтаре Архангельского собора производилось какое-то переустройство и в ходе ремонтных работ были обретены нетленные мощи Грозного Царя. Скорее всего, тогда же его имя и попало в святцы местночтимых святых.

Известно, что раньше молитвы местночтимым святым составлялись редко. Чаще им служились панихиды. Так что ничего оскорбительного для памяти Государя в том, что мы ныне не имеем возможности служить ему молебны, нет. И задачу современных почитателей благоверного Царя Иоанна я вижу не в том, чтобы спорить с историками, а в том, чтобы свидетельствовать о своем духовном понимании жизненного подвига Государя. О его значении в русской истории, русском самосознании, русской судьбе… Ведь по сути дела, его эпоха определила всю жизнь России - вплоть до наших дней! Так что неудивительно, что почитание Царя Иоанна за последнее десятилетие многократно возросло не только среди убежденных православных монархистов, но и среди простых верующих, безмерно далеких от наших политико-богословских дискуссий.

И ныне есть храмы, где есть фрески, изображающие Государя Иоанна Васильевича Грозного с нимбом. Причем, эти фрески опираются не на какую-то произвольную "самодеятельность", они опираются на традицию XIX-го века. Ведь именно тогда Император-Миротворец Александр Третий распорядился, чтобы в Грановитой палате Кремля была написана икона Царя Иоанна. Как святого почитала его и Императрица-Мученица Александра Феодоровна.

Так что не стоит терять силы и время в напрасных спорах с хулителями Грозного Царя. Гораздо важнее собирать свидетельства его святости. А в потребное время Господь Сам раскроет истину. И тогда будет уже ни к чему обсуждать злобные наветы иностранцев, которые почему-то кочуют сегодня из книги в книгу и принимаются всерьез даже профессиональными историками…

Вспомним, как трудно сперва пробивала себе дорогу в умах мысль о необходимости прославления Царя-искупителя Николая II! Сколько злобы и клеветы излили на него за последнее десятилетие "демократы" и "либералы", прикрывая свою ненависть к Православной России лицемерными рассуждениями о "церковной пользе". Но тщетно! Царь прославлен, и сейчас уже никому в голову не придет вступать в серьезную дискуссию с его ненавистниками и хулителями. В этом нет нужды. Его святость с нами, а клевета извержена во тьму кромешную.

То же самое, верую, произойдет и с Царем Иоанном Васильевичем Грозным. Божья истина все равно победит клевету и ложь, рассеет все грязные наветы и злобные пасквили. И образ первого русского Помазанника Божия воссияет во всей своей исконной чистоте и святости!

Но это вовсе не значит, что важнейшие аспекты державной деятельности Иоанна IV не требуют своего православного истолкования. И в первом ряду таковых деяний Грозного Царя находится учрежденная им Опричнина.

Образ Опричнины, конечно, связан не только и не столько с политическими моментами государственного строительства. Сам замысел строительства Государства Российского Царь Иоанн Васильевич Грозный и Святитель Макарий черпали из Священного Писания. Даже критики Грозного вынуждены признавать, что его литературное, духовное наследие чрезвычайно умно, чрезвычайно сильно по мысли, по богословской насыщенности и обоснованности. Поэтому, думаю, не будет преувеличением сказать, что и образ Опричного Царства во всей его специфике и необычности Иоанн IV нашел в Священном Писании - в преддверии Царства Давида после смерти Царя Саула.

Вспомним: впавший в нечестие Саул, гнавший своего самого верного слугу, уже помазанного пророком Самуилом на Царство - святого Давида - просто вынудил Давида создать своего рода "партизанское", опричное, т.е отделенное от современных ему беззаконий, Царство.

Образ странствующего Царя Давида и его, опричного Царства явился прообразом "царства не от мiра сего", пребывавшего здесь, на земле во время последних трех лет земной жизни законного Царя Иудейского - Иисуса Христа. Это Царство, состоявшее из апостолов и других учеников Спасителя, противостояло земному царству Ирода. Находясь среди людей, оно в то же время было как бы вне мiра, "опричь его".

В этом Своем царстве Иисус Христос явил тот образ противостояния злу, который в полноте раскроется лишь в самые последние времена, когда почти во всем мiре будет царствовать беззаконник-антихрист. Тогда остаток верных и составит ту "Божию опричнину", к которой обращены знаменитые слова Спасителя: "не бойся, малое стадо"…

Именно такое понимание Опричнины - как "кочующего царства", противостоящего злу, находящегося "опричь его" - вложил Иоанн Васильевич Грозный в основанное им учреждение. Сам же впоследствии и "свернул" это Опричное Царство и написал в своем завещании: "образец учинен". Мол, я вам показал, как надо обустроить русскую жизнь, чтобы сделать Русь ковчегом Истины, способным выдержать даже страшные бури последних времен, а там вы уж сами решайте - хватит ли у вас сил и ревности…

Итак, в своем окончательном, идеальном виде Опричнина есть орудие борьбы с антихристом, русское духовное орудие "последних времен". Вот почему учиненный Грозным Царем образец оказался не нужен ни его сыну Феодору, ни Борису Годунову, ни Царям из династии Романовых. Время еще не пришло!

Великая тайна Опричнины откроется лишь тому - грядущему - Русскому Государю, который станет последним настоящим наследником Святого Равноапостольного Царя Константина Великого и Византийских Государей. Вот для чего этот загадочный, таинственный опыт Царя Иоанна Васильевича Грозного с опричным Царством! Образец им был учинен:

Отсюда и мировая злоба всех антихрианских и бесовских сил к этому прозорливому Государю. И порой эта лютая злоба проникает даже в добрые сердца, в сердца добрых христиан, даже - в сердца некоторых пастырей, неправо богословствующих и нелестно пишущих о Государе Иоанне. Проникает она и в сердца некоторых наших православных историков. Но Бог не без милости. И Святая Русь еще воскреснет. И светлый образ Царя Иоанна Васильевича просияет дивным светом святости в сонме российских угодников Божиих!

Владимир Цветков

Запечатленная ложь

Царь Иоанн IV Васильевич Грозный глазами художника Ильи Репина

Одним из любимых аргументов противников почитания Царя Иоанна Грозного является известная картина И.Е. Репина, на которой грозный Царь "убивает" своего сына.

Вообще-то, основывать свою позицию на художественном произведении, по крайней мере, несерьезно, если не безответственно. Тем не менее, охотники такого подхода имеются, и злополучная картина нет-нет да и появляется, наглядно иллюстрируя "Царя-злодея".

Немалую роль в этом, безусловно, играет авторитет маститого живописца, являясь как бы залогом его мнимой непогрешимости.

Возражая Максимилиану Волошину на диспуте в Политехническом музее Москвы, Илья Ефимович даже настаивал на том, что в его картине представлен "момент русской истории", где он выступил "по мере сил своих" как летописец, и безапелляционно заключил, что его за это "надо не ругать, а благодарить".

Конечно, с "летописцем" художник явно переборщил, потому что опирался на Н.И. Костомарова. А тот, вместе с Н.М. Карамзиным, маниакально ненавидел Грозного, что, естественно, исключало всякую объективность такого коллективного "летописания".

Разумеется, никто не спорит о таланте И.Е. Репина.

Он вошел в историю изобразительного искусства как гениальный художник, именем которого советская власть даже назвала знаменитый в Питере ВУЗ. И ей было, за что благодарить художника.

Но в начале о даровании.

Известно, что истинное дарование дается Самим Господом Богом. Очень важно правильно распорядиться им, как это сделали, например, А.А. Иванов, В.М. Васнецов, И.И. Шишкин - в живописи. или П.И. Чайковский, М.И. Глинка, Д.С. Бортнянский - в музыке, прославлявшие Господа Бога и Его творение своими безсмертными произведениями. И это, оказывается, далеко не так просто. Классическим сравнением является пример А.Н. Скрябина и П.И. Чайковского. Первый был куда более даровит, но в итоге отвернулся от Творца и растратил свой талант на служение тьме. Второй же, наоборот, радостно творил в Боге и оставил миру множество музыкальных шедевров, неподвластных времени. именно это сочетание с Творцов и обеспечивает успех не только в творческой, но и в любой другой человеческой деятельности. И вот здесь-то И.Е. Репин как раз чуть было не разделил участь А.Н. Скрябина. Его творческий путь был предопределен бездуховной конъюнктурой, почему многие произведения художника вызывают лишь горечь сожаления и недоумение. Именно к таким художникам как он было обращено тогда гневное обличение из далекой "страны Восходящего Солнца" Архиепископа Японского Николая (Касаткина), ныне Равноапостольного: "Мерзкая, проклятая, оскотинившаяся, озверевшая интеллигенция в ад тянет и простой, грубый и невежественный народ!".

Несомненно, возвратись сейчас Илья Ефимович к земной жизни. то, возможно бы сжег многие свои полотна и рисунки, как это сделал Н.В. Гоголь с некоторыми своими произведениями после встречи с преподобным Макарием Оптинским.

Эта внутренняя сторона деятельной жизни художника крайне важна для понимания и оценки его творчества. Но она-то как раз и замалчивалась, заслонялась дифирамбами в его адрес или недобросовестной манипуляцией фактами биографии и творческой жизни.

Надо сказать, что Илья Ефимович не очень-то тяготился строгостью тем, их цельной системностью и идейной направленностью. Парадоксально, но факт - он часто не знал, за что браться и, например, в 1898 году настойчиво  просил у Л.Н. Толстого тему для работы. Последний, кстати, очень проницательно определил творческую мутацию художника, сказав, что "Репин не религиозный человек, что у него нет твердых убеждений, что он не знает, что писать и не знает, что хочет выразить своими картинами".

Близкую к этой оценку выразил А.Н. Бенуа: "Если бы Репин, обладающий, безспорно, одним из самых могучих живописных дарований в русской школе, обладал в то же время выдержанной системой, твердостью технических знаний и интеллектуальной развитостью Крамского, то Репин был бы одним из величайших художников своего времени!". Но, избалованный вниманием и почетом обезверившейся и развращенной светской интеллигенции, И.Е. Репин больше потакал своим капризам и сиюминутным увлечениям, говоря на склоне лет: "Я никогда не стремился к славе, мне просто везло!". Но почему-то в "везении" великого художника были заметны изъяны. Бросается в глаза странная вещь, что при громадном таланте И.Е. Репину, в отличие от многих его современников, никак не удавалась духовная тема, где он терпел постоянные неудачи. Так было с картиной "Искушение Христа в пустыне" или "Иди за мной, сатана", "Явленной иконой" или "Крестным Ходом в лесу", но особенно с "Крестным Ходом в Курской губернии", где художник сильно накуролесил в своем стремлении как всегда показать "убогость и нищету народа". В итоге, вместо изображения великого радостного праздника Курской земли на полотне художник изобразил лишь безпорядочное скопище людей, следующих в одном направлении. Не случайно, петербургский корреспондент иностранных газет и журналов Г. Норден в своей статье для венского журнала отметил, что репинский "Крестный Ход" слишком тенденциозен. Поэтому "все привлекательное и трогательное в проявлениях народной жизни доведено здесь до карикатуры и историческая объективность уступила место тенденциозному пессимизму".

Еще откровеннее был академик И.Э. грабарь, заявивший, что "Крестный Ход" насыщен социальным ядом, не дававшим автору покоя и ставшим на долгое время главным стержнем его творчества.

И чего удивляться оценке искусствоведа С. Пророковой, написавшей, что "Крестный Ход в Курской губернии" стал картиной, на которой воспитывалось не одно поколение революционеров, т.е. разрушителей исторической России! Вот уж поистине горькие плоды великого таланта!

В то же самое время появляются репинские "Бурлаки", уныло бредущие по берегу Волги; восторженно принимается "Арест пропагандиста", где куда большую смысловую нагрузку несет героизация революционной деятельности, нежели мастерство исполнения. Отмечая это, историк искусств Г.С. Островский справедливо писал: "Художник не был революционером в жизни, с народниками его объединяла ненависть к деспотизму, самодержавию, официально-казенной церкви!".

Симпатии живописца к революционному бунту, его движущим силам и конкретным участникам отразились в работах И. Репина "Не ждали", "Сходка революционеров" и "Отказ от исповеди перед смертной казнью". На последней картине обреченный узник высокомерно отвергает покаяние, обрекая себя на вечные муки. Тем не менее, живописец не сострадает ему, а наоборот, представляет несчастного как героя. А героизм ли это?!..

То же самое нигилистическое восприятие действительности, навеянное революционным брожением, приводит И.Е. Репина к созданию антимонархической картины с образом Грозного - убийцы сына. Художник постарался придать ей абсолютную достоверность даже самим названием: "Иоанн Грозный и сын его Иоанн 16 ноября 1581 года"! На лицо исторически несостоятельный навет на великого Русского Царя, который как бы этим утверждался , узаконивался и датировался, не допуская никакого сомнения.

Картина была написана И.Е. Репиным в 1885 году и вскоре оказалась на Передвижной выставке в Москве, где мнения о ней сразу же разделились: одни хвалили ее в непомерном восторге, другие негодовали. Поэт и публицист В.П. Буренин, например, был в ярости от репинского "Грозного". Пытавшийся его успокоить литератор В.И. Бибиков, защищал художника. "Ах, вы ничего не понимаете, - горячо возразил ему В.П. Буренин, - за Репиным тянется Стасов, а за Стасовым - жиды. Репин - талант, но он играет на руку жидам!".

Буренинское замечание по Стасову не лишено оснований. Его, в какой-то мере, подтверждает и искусствовед В.Д. Головинчер: "Ярым пропагандистом репинских произведений явился, как известно, В.В. Стасов, ревниво следивший на развитие творческого пути художника и уделявший ему огромное внимание в своих статьях, публицистических выступлениях и в личных дружеских отношениях".

Но особенно ожесточенной обструкции произведение подвергалось в родной Академии художеств. "Возмущение там, - пишет Ф.Ф. Бухгольц, - доходило до того, что устраивались публичные лекции в конференц-зале Академии специально для того, чтобы объективно и критически разобрать репинское полотно".

Уничтожающей критике его подверг профессор анатомии Ф.П. Ландиерт, который доказал, что "картина написана лживо, неправильно, без знакомства с анатомией!". Лекция профессора позднее была опубликована во 2-м выпуске "Вестника изящных искусств" за тот же 1885 год.

Критика картины шла постоянно. Например, 16 декабря 1891 года в газете "Русская жизнь" появилась статья врача-практика, которая так и называлась: "Картина Репина "Иван Грозный и его сын Иван" с точки зрения врача". Автор, не ставя перед собой задачу умалить силу, несомненно, громадного таланта Репина, на основании данных науки и практики доказывал, что вся картина написана вопреки природе и науке. Он нашел и показал читателям массу противоречий в картине, которые невозможно было обойти вниманием. Причем сделал это доказательно и детально.

Эти неправильности не ускользнули и от внимания жены Д.И. Менделеева - Анны Ивановны, так же увлекавшейся живописью. Картина ее поразила, тем не менее, Анна Ивановна отметила: "В этой картине было много крови, но почему-то в талантливых произведениях даже нарушение закона кажется нужным".

В общем, ситуация развивалась так, что Репин, по его собственным словам, был признан Академией чуть ли не безбожником в искусстве.

"Есть целый лагерь, старающийся подорвать мое значение", - самолюбиво сетовал он.

Однако, этот "лагерь" не клеветал, а всего-навсего говорил правду, высказывал здоровую и полезную критику, но она уже Репиным не воспринималась, как отметил 24 декабря 1891года приятель художника и его неизменный почитатель, генерал А.В. Жиркевич: "За последний месяц я  заметил, что Репин возбуждается при сведениях о критике его картин в печати и среди художников, так что я перестал делиться с ним этими замечаниями, не лишенными интереса и даже правдивости".

Еще раньше, в 1890 году Илья Ефимович не раз повторял А.В. Жиркевичу: "Я чувствую, что исписался, что едва ли создам что-либо великое!".    

Мы же были воспитаны на безоглядном почитании репинского таланта и славословии художника. Мы и понятия не имели о перипетиях его творческой судьбы, которые надежно скрывались в огульной лжи о Царской России. А ведь И.Е. Репин активно работал на её разрушение, причем очень плодотворно, что и было отмечено почетом и многими знаками внимания со стороны советского государства, в котором репинским «Бурлакам», например, было отведено место в школьных учебниках. А ведь их в свое время ректор Петербургской Академии художеств Ф. Бруни оценил как «величайшую профанацию искусства», а старые профессора-классики Академии попытались оградить от этой картины своих студентов, называя ее персонажи… "коллекцией обезьян"!

Накопившееся в обществе возмущение репинским «Грозным», по мере возрастания в народе монархических чувств, в связи с 300-летием династии Романовых, в январе 1913 года прорвалось прямым покушением на запечатленную ложь: молодой иконописец А.А. Балашев, придя в Третьяковскую галерею, тремя ударами ножа изрезал репинское полотно. «Передовая интеллигенция, в которую так не верил А.П. Чехов, подняла сущую истерику в печати. Уже тогда умели скрывать истинные мотивы и намерения и прятать концы в воду. Действия юноши объявили «диким поступком» в «припадке безумия», а его самого упрятали в психбольницу.

«Как жалко, что эту картину совсем не изрезали»,  – досадовал М. Волошин, встав с Д.Д. Бурлюком на защиту отчаянного ревнителя, пострадавшего от репинского «антихудожественного натурализма».

Внимательное изучение всех обстоятельств, связанных с пресловутой картиной, от ее создания до страшных последствий, дает четкое и ясное понимание того, что в работе над ней Илье Ефимовичу сопутствовали не творческий подъем и вдохновение, а бесовские наваждения, в плену которых оказался художник.

А.В. Жиркевич свидетельствует: «Репин рассказывал о той горячке, с какой он писал эту картину, не дававшую ему покоя ни днем, ни ночью, пока не удалось воплотить, выношенные душой, образы»! Но «вынашивалась душой» – ложь, ибо запечатленного на полотне факта никогда на самом деле не было в истории! Отец никогда не убивал своего первенца. Но хуже всего, что один был Первый Самодержец и Помазанник Божий, выдающийся Русский Царь, несмотря на множество препятствий ,создавший единое централизованное Русское государство, а другой – его сын, Цесаревич, Наследник Русского Престола. Причем оба они отличались высотой духовной жизни и святостью, что и позволило Грозному занять достойное место в святцах еще в 1624 году при первом Романове и его отце, Московском Патриархе Филарете. Потому-то впечатляющая живописная хула на святого Царя и вызвала столь резкий  внешний протест. Но не могла она остаться и без кары Господней!

Что-то гнетущее сопровождало многие полотна И.Е. Репина. Не обошлось без странностей и на одном из последних, увиденных народным художником СССР Е. Кайманом: «Распятие, – два разбойника на крестах. Христа нет. Собаки лижут кровь». Не потому ли так трагично сложилась судьба писателя В.М. Гаршина, служившего моделью для написания Репиным Царевича Иоанна?

«Я заметил, что у Репина есть что-то роковое в его картинах для лиц, с которых он пишет персонажи картин. – Отметил А.В. Жиркевич. – Илья Ефимович как бы предугадывал судьбу этих лиц. Например, царевича в картине «Иоанн Грозный» он списал с В. Гаршина - Гаршин погиб, бросившись с лестницы. При взгляде на окровавленное, умирающее лицо царевича, как не вспомнить окровавленного, умирающего Гаршина»!

После позирования И.Е. Репину с писателем началось нечто ужасное. Он "часто жаловался" своему другу, актеру Александринского театра М.И. Писареву "на то, что у него странная галлюцинация: ему кажется, что шар земной - стеклянный, что он разобьется на куски и - все погибнет!".

Жена В.М. Гаршина видела виновником гибели мужа И.Е. Репина и была страшно напугана его карандашным рисунком «Гаршин в гробу», сделанном в церкви, куда попала и она. Опасаясь за себя, несчастная женщина всячески упрашивала Илью Ефимовича уничтожить рисунок. Он едва успокоил перепуганную вдову.

А опасаться было чего: другая модель И.Е. Репина, поэт К.М. Фофанов, после долгих позирований в мастерской художника, угодил в сумасшедший дом, где и закончил свои счеты с жизнью.

"Про меня ходят слухи, - признавался сам И.Е. Репин, - что я умею уловить дурные черты характера и выразить их на портрете…". И правда, особую притягательность для художника, как подчеркнул другой ярый пропагандист произведений И.Е. Репина, художник и искусствовед С.П. Яремич, имело выражение "исступленности, близкой к безумию". Это одно из излюбленных лиц Репина, к нему он возвращается постоянно (Иоанн Грозный, царевна Софья, Гоголь, Дуэль)… Большинство его картин отмечено совершенно особым чувством, к которому как нельзя более подходит удачно найденное гениальным Шевченко определение - "драматический сарказм"!

Но если бы только это. "Нельзя не заметить, - писал все тот же А.В. Жиркевич, - что у Репина многое рассчитано на эффект и в каждом портрете его, в постановке фигуры, в повороте головы, в аксессуарах – все говорит, что картина задумана по известной программе, с целью поразить зрителя!".

Столь вольное распоряжение талантом дорого обошлось и самому художнику: его правая рука стала сохнуть на глазах и представляла из себя жалкое зрелище. По этому поводу Е.Кайман, видевший Репина в 1926 году в Куоккале, записал: "Я смотрю на его правую руку… Меня волнует эта рука, так много и так прекрасно рисовавшая, мне хочется поцеловать эту заболевшую от работы руку!"

Может быть, личный недуг и несчастья с друзьями под конец жизни в какой-то мере вразумили художника. Во всяком случае, такая надежда есть, повод к этому дают воспоминания академика живописи М.В. Нестерова: "Он в Куоккала, на все мольбы вернутся качает головой, стал очень религиозен, поет на клиросе и читает "Апостола"… Посмотрел бы да послушал его старик Стасов!".

И все же "общественная опасность" репинского "Иоанна", о которой с такой болью говорил М. Волошин, остается, пока присутствует в людях духовное невежество и неосведомленность о сложном творческом пути художника, о его ошибках и заблуждениях.

Владимир Цветков,

28 августа 2003 года

г. Нижний Новгород

Владимир ЦВЕТКОВ

ДЕРЖАВНЫЙ ИСПОЛИН

Стыдно не знать, что Иван Грозный уже давно прославлен Русской Церковью

Иоанн IV свят. Причем, святость его подтверждена Русской Церковью внесением этого Государя в каталог русских святых. О нем упоминает академик Е.Е. Голубинский в труде о канонизации русских святых со ссылкой на Преосвященного Сергия. Причем, ссылку дает на два разных издания работ последнего. Там Грозный Царь упоминается не просто как угодник Божий, а отмечается "обретение телеси царя Ивана", которое следует праздновать 10 июня ст.ст.

Из этого видно, что Иоанн IV прославлен уже давно. Просто мы, грешные, под влиянием его многочисленных клеветников и ненавистников, умудрились как-то "забыть" об этом очевидном факте. Это, несомненно, тяжкое преступление. Теперь мы просто обязаны исправить свою ошибку, загладить грех, восстановить в сознании русских православных людей доброе имя великого радетеля о благе Русской Земли и Церкви Христовой - Государя Иоанна IV Васильевича Грозного.

ОКЛЕВЕТАННЫЙ ЦАРЬ

Остановитесь! Не смейте поносить святого Царя! - хочется крикнуть всем хулителям Иоанна IV. 

Суровая доля выпала Грозному. Вся его жизнь переполнена скорбями. Они начались с раннего детства: в три года державный младенец лишился отца, а в восемь - и матери. "Рано Бог лишил меня отца и матери; а вельможи не радели обо мне: хотели быть самовластными" - вспоминал впоследствии Царь свое горькое детство.

Но Господь не оставил мальчика. Круглого сироту призрел митрополит Макарий, который отеческой заботой взрастил его. Именно этому святителю Иоанн Васильевич обязан глубокой верой и ревностью, широкой образованностью и истинным пониманием величия Царского Служения, как послушания Богу. Предпосылки такого послушания были заложены изначально, с рождения. У тенденциозного советского историка Д.Н. Альшица оно обставлено самыми мрачными знамениями. А И.И. Беллярминов сообщает, что в память о рождении сына счастливый отец Василий III "приказал в один день построить и освятить церковь во имя Иоанна Предтечи". Столь разные взгляды на это событие как бы высветили два подхода к личности и деяниям Грозного. Причем, первый возобладал настолько, что скрыл от нас подлинного Царя.

4 сентября 1530-го года совершилось крещение десятидневного младенца. Оно состоялось в Лавре и сопровождалось, как свидетельствуют А.Н. Муравьев и И.Е. Забелин, "необычною святостию". Наследника Русского Престола от купели царскими вратами внесли в алтарь, а потом положили в раку к святому Сергию. Так "сей грозный покровитель трех царств" был "как бы отдан на руки Преподобному, коего обитель он столь великолепно украсил в течение долгого своего царствования". И это явилось не только внешним ритуалом, а стало событием, определившим судьбу Царя, ибо святой Сергий опекал его во всей земной жизни, зримо являясь, как это было в Казани и Свияжске.

К сожалению, долгое сокрытие правды о первом Помазаннике Божием и подмена ее злобной фальсификацией нанесло громадный ущерб многим поколениям русских людей, напитав их умы откровенной ложью, которая очень и очень трудно покидает сознание. Велика здесь вина и исторической науки, которая от В.Н. Татищева, М.М. Щербатова и Н.М. Карамзина, их последователей типа Д.И. Иловайского, Н.И. Костомарова, В.О. Ключевского, С.Г. Пушкарева или М.Н. Покровского, не говоря уж о многочисленных альшицах, из поколения в поколение извращала образ и дела Грозного, его несомненные заслуги в становлении и укреплении единой Российской державы, как оплота Вселенского Православия.

Вот и сегодня на прилавках лежат новенькие издания объемных монографий недобросовестных историков Р.Г. Скрынникова и Н.Ф. Шмурло, в который раз повторяющих застарелые клеветы на Иоанна IV.

Знаменитому церковному историку Н.Д. Тальбергу принадлежат слова, что Карамзин, чья "История:" легла в основу всех официальных версий той бурной эпохи, буквально ненавидел Грозного Царя. Какой же объективности, спрашивается, можно ждать от такого исследователя?! А ведь Николаю Михайловичу продолжают внимать без оглядки и по сей день, не понимая, что его "История:" более тяготеет к художественной интерпретации, чем к точному и беспристрастному историческому анализу, как это верно подметил литературовед И.И. Векслер.

На этом мрачном фоне подлинным откровением для современных читателей стала работа приснопамятного митрополита Иоанна (Снычева) "Самодержавие духа", где представлена истинная история России с прошлого тысячелетия до наших дней. Правдивое перо автора очистило от злобных наветов Иоанна Грозного, Малюту Скуратова, Бориса Годунова, показало величие исповеднического подвига святителя Геннадия Новгородского и преподобного Иосифа Волоцкого.

Но справедливости ради стоит отметить, что карамзинские "интерпретации" подвергались сомнению и раньше. Первым не согласился страдиционной трактовкой личности Грозного и его времени В.Г. Белинский, заявив, что у Карамзина "ни в чем нет середины". По мнению знаменитого критика, то было время нещадной борьбы абсолютизма с "боярской крамолой". Он больше склонялся к трагичности в образе Царя, чем к жестокости.

Вслед за Белинским и А.И. Герцен признал, что Москва именно при Иване Грозном "сложилась в могучую государственную силу". А современный ему историк Е.А. Белов полагал, что Царь "на сто лет стоял целою головою выше бояр, в то время когда боярство все более и более проникалось узкими фамильными интересами, не думая об интересах Земли Русской".

В результате спор о Грозном захватил практически все сферы жизни тогдашнего российского общества. Одни: А.С. Хомяков, К.Т. Аксаков, Ю.Ф. Самарин, М.П. Погодин, И.И. Лажечников, А.К. Толстой, Н.К. Михайловский, А.Н. Островский, - стояли на карамзинских позициях. Другие: К.Д. Кавелин, С.М. Соловьев, К.Н. Бестужев-Рюмин, М.Е. Салтыков-Щедрин, Л.А. Мей, А.И. Сумбатов, - возражали им. Хотя яростным апологетом державных дел Грозного был еще его современник, замечательный публицист Иван Пересветов.

Вся эта разноголосица заметно поумерилась в советское время из-за ограниченности и нетерпимости официальной идеологической доктрины. В целом все же можно считать, что взгляд на Грозного, как выдающегося государственного деятеля прошлой России, преобладал всю первую половину XX века, за исключением, пожалуй, лишь представителей пресловутой "школы М.Н. Покровского" и отдельных историков. Основополагающий вклад в "реабилитацию" Иоанна IV внесла книга "Иван Грозный" Р.Ю. Виннера, впервые увидевшая свет в 1922-м году.

Хорошо известна и та высокая оценка, которую дал Грозному Царю И.В. Сталин. Но она прозвучала лишь 24 февраля 1947-го года в кремлевской беседе вождя с С.М. Эйзенштейном и Н.К. Черкасовым. Так что мнение Виннера и его последователей было абсолютно самостоятельным. Над ним ничто не довлело, кроме стремления к научной истине.

МОГУЧИЙ И ДОБРОДЕТЕЛЬНЫЙ...

Виннер впервые показал деятельность Царя на широком фоне международных отношений той эпохи. Он объединил Иоанна IV с его дедом Иоанном III, как "двух гениальных организаторов и вождей крупнейшей державы". В Грозном будущий академик - как, кстати, и римский папа Григорий XIII - видел "могучую фигуру повелителя народов". Как бы подводя итог затянувшейся полемике о Царе, Виннер резюмировал: "Те историки нашего времени, которые в один голос с реакционной оппозицией XVI века стали бы настаивать на беспредельной ярости Ивана Грозного в 1568-1572 годах, должны были бы задуматься над тем, насколько антипатриотично и антигосударственно были в это время настроены высшие классы, значительная часть боярства, духовенства и приказного дьячества: замысел на жизнь царя ведь был теснейше связан с отдачей врагу не только вновь завоеванной территории, но и старых русских земель, больших пространств и ценнейших богатств Московской державы; дело шло о внутреннем подрыве, об интервенции, о разделе великого государства".

Вот, оказывается, перед какой страшной перспективой стоял Грозный до введения опричнины! Перед угрозой беспощадного уничтожения России как самобытного православного государства, "Третьего Рима", в котором он считал себя лишь первым слугой Всевышнего!

К сожалению, в упомянутом заговоре, действительно, самое активное участие принимали архиереи Церкви и столичное духовенство, втянув в него и простых иноков. Как раз эти заговорщики и разлучили Грозного с митрополитом Филиппом, бесстыдно оболгав своего же Первоиерарха, инициировав судилище над ним. При этом они умышленно разрушали единство и дружбу митрополита и Царя, уходившую корнями еще в детскую пору! И не их ли последователи вольными измышлениями в "Житиях" и другой духовной литературе компрометируют Иоанна IV и поныне, пытаясь спрятать за гнусной ложью свои собственные злодеяния?!

Пусть же и сегодня для таких веропреступников прозвучат слова обличения Грозного, адресованные им в то далекое время Новгородскому архиепископу Пимену, одному из главных заговорщиков: "Злочестивец! В руке твоей - не крест животворящий, но оружие убийственное, которое ты хочешь вонзить нам в сердце. Знаю умысел твой... Отселе ты уже не пастырь, а враг Церкви и святой Софии, хищный волк, губитель, ненавистник венца Мономахова!"

Грозный был убежден, что Московское Царство должно стать образцом добродетели и справедливости перед лицом вех народов. Он был горд, что является русским Царем, главным ревнителем Веры. Не случайно на все хитроумные уловки папского посланника Антония Поссевина, пытавшегося соблазнить Иоанна IV католичеством, последний ответил категорическим отказом. А когда католик сослался на греков и Флорентийскую унию, Царь строго отрезал: "Греки для нас - не Евангелие; мы верим Христу, а не грекам!"

Как раз эта всегдашняя ревность Грозного о чистоте Православной Веры и славе Божией так ненавистна и прежним, и нынешним врагам России. Они-то своими бесчестными писаниями и превратили великого Царя во вспыльчивого безумца, от слепой ярости которого, якобы, гибло множество невинных.

А между тем правильность утверждений Виннера была убедительно доказана трудами Б.Д. Грекова, П.С. Садикова, И.И. Полосина, С.Б. Веселовского и других честных историков на основе множества фактов и документов эпохи Иоанна IV. Все эти источники однозначно говорили, что Грозный был великим и мудрым правителем, искусным дипломатом и полководцем, тонким и дальновидным политиком. Все его дела и поступки диктовались только интересами державы и православного благочестия.

Глубокая религиозность Иоанна IV, "мужа чудесного ума", составляющая основу его мировоззрения, зиждилась на твердой вере, прекрасном знании Священного Писания, книг богослужебного круга, произведений русской и византийской духовной литературы, монастырских уставов и правил. Это с полной достоверностью установил в своих исследованиях еще академик И.Н. Жданов.

Необычайной даровитости Грозного почти никто не отрицает. Имея неограниченную власть Самодержца, упроченную опричниной, которая ликвидировала все внешне и внутренние угрозы государству, Царь был на редкость милосерден, что отмечали даже иностранцы. "Иоанн затмил своих предков и могуществом, и добродетелью", - говорили они. Удивительное незлобие и бесконечная милость сопровождали Грозного до конца. Даже столкнувшись с изменой и предательством ближайшего окружения во время тяжелой болезни 1553-го года, Царь всех простил. И такого человека Карамзин видел только "неистовым кровопийцей" и "исчадием ада"; Костомаров - "русским Нероном" и "сумасбродным тираном". Что тут сказать? Пожалуй, единственное: спасите историю от таких историков!

В свете этого особенно возмутительным поклепом на Царя представляется миф о его непомерной жестокости. На фоне настоящей тирании своих венценосных современников в Европе Иоанн IV выглядит ангелом во плоти, что справедливо отметил недавно В.М. Ерчак, автор интересной публикации о Царе. Настаивая на столь циничной лжи, клеветники всячески замалчивают Варфоломеевскую ночь во Франции, где по воле короны было беспощадно сразу 30 тысяч гугенотов - в том числе стариков, женщин и детей... Католический Рим отметил это "славное" событие специальной медалью.

В то же время наш старательный Р. Скрынников, скрупулезно подсчитавший "невинные" жертвы Грозного, едва набрал 3-4 тысячи казненных за все время царствования последнего... И это - кровожадный тиран, как вещают наши горе-историки?! Тогда кто же королева Англии Елизавета I Тюдор, которая, отрубив голову Мари Стюарт, рисковала остаться без подданных, казнив их 89 тысяч? Конечно же, никого из них она, как Грозный, в синодики не записывала, и денег на вечное поминовение в монастыри не рассылала.

ДЕНЬ ПРОСЛАВЛЕНЬЯ НЕДАЛЕК!

Клеветнические штампы, адресованные великому Царю, рассчитаны на бездумное восприятие легковерных людей, "отвыкших самостоятельно думать", как говорил еще С.А. Нилус. Так уродуется наше национальное самосознание. Так извращается история. Так белое заменяют черным. Это и есть ритуальное оклеветание" всего и вся истинно русского, осуществляемое давно и упорно.

А время последних Рюриковичей на Русском троне было поистине дивной эпохой невиданного расцвета русской святости. Святым еще при жизни был признан народом сын Грозного - Феодор Иоаннович, "блаженный на троне", которого, конечно же, наша история подает, по своему обыкновению, лживо и гадко - как безвольного дурачка.

Примерное благочестие было присуще и Грозному Царю. Это особенно хорошо видно при взятии Казани в 1552-м году, где было освобождено более ста тысяч русских невольников. Царь не допускал и мысли, что возьмет город сам. Он был твердо уверен, что по молитвам угодников Своих его отдаст русским войскам Сам Господь. Все это хорошо показано у М.В. Толстого и И.И. Беллярминова. Перед штурмом несколько походных храмов служили литургию. Все воинство исповедовалось и причащалось. Когда же Царю сообщили о победе, он тотчас приказал благодарить Всевышнего, потом обошел Казань крестным ходом, завершив его водружением непобедимого Креста Христова.

А ведь этот город брал еще Иоанн III - первый, прозванный современниками "Грозным". Однако его теперь не вспоминают, а мстят Иоанну IV, святость которого по сей день ненавистна врагу нашего спасения.

Та же неискоренимая злоба оставила нам от доблестного имени вожака опричников, "крупного русского военачальника" Григория Лукьяновича Бельского, верой и правдой служившего Царю и России, лишь мрачное прозвище "Малюта Скуратов", олицетворяющее палача и убийцу! Апогеем же подлых деяний клеветников Грозного стало исключение его фигуры из композиции памятника "Тысячелетие России", установленного в Новгороде в 1862-м году.

Следуя все той же злобе, нам представляют Василия Блаженного воде обвинителя Грозного, а святой почил на руках Царя, и тот нес его гроб. Нам твердят, что Грозный в гневе отрубил голову преподобному Корнилию Псково-Печерскому, но это ничем не подтверждается, кроме пустой болтовни да подлогов в "Житиях", тщательно отредактированных за последние столетия. Как по команде, из них повсеместно исчезли слова "жид", "жидовин", "жидове" или "жидовские", характерные для старых богослужебных книг и пребывавшие там еще в конце XVIII века. Ныне они заменены словом "евреи" и его производными.

Нам говорят, что Грозный убил своего сына и приказал умертвить митрополита Филиппа, а в действительности это - гнусная ложь.

Нам говорят, что Грозный истребил все боярство, а Сталин считал, что Царь действовал недостаточно решительно и не довел дело до конца: надо было ликвидировать еще пять главный семейств "феодалов", или крупных бояр, по замечанию И. Забелина, "продававших постоянно Отечество". Если бы это было сделано, то на Руси не было бы и Смутного времени.

Но лучше всего в Грозном разобрался русский народ, восприняв его борьбу с крамольным боярством как героическую битву за Русь, воспев Царя во множестве песен, былин и сказаний. Об этом говорят сборники народного творчества П. Симони, Кирши Данилова, П. Киреевского, П. Рыбникова, А. Гильфердинга, А. Маркова, А. Григорьева, Н. Ончукова, С. Шамбинаго и Петра Вейнберга. Об этом говорил А.М. Горький на своих литературных курсах.

Русский народ безошибочно увидел в Грозном Царе своего великого Государя, беспощадного к врагам Отечества и заботливого радетеля о родной земле и людском благе. В народное сознание Иоанн IV вошел умным, проницательным, храбрым и справедливым, т.е. наделенными всеми лучшими человеческими качествами, которые так настойчиво отрицали в нем политические враги Царя при жизни и их "преемники в веках".

Грозный необходим нам сегодня, как оказался необходим в лихую годину гитлеровского нашествия. Тогда взоры многих невольно обратились к великому Царю, мужественному защитнику Русской земли. В те суровые годы за образ Иоанна IV взялись писатели Вл. Соловьев, Илья Сельвинский, Валентин Костылев и другие. Среди последних был А.Н. Толстой, неутомимый и пытливый исследователь тайн русского характера. Тема Грозного и его времени не оставляла писателя многие годы. Война послужила решительным толчком к созданию драматической повести о Царе, громадная предварительная работа к чему в большей части была завершена. "Она была моим ответом на унижения, которым немцы подвергли мою родину. Я вызвал из небытия к жизни великую русскую душу - Иоанна Грозного, - чтобы вооружить свою "рассвирепевшую совесть"", - признавался позднее Алексей Николаевич.

Но Иоанн IV, этот ревностный "державный игумен", способен "вооружить "рассвирепевшую совесть"" не только одного писателя, но всего народа, чего так страшно боятся враги России. Потому-то его и малюют черными красками, всячески скрывают за горами лжи.

Грозный в трактовке Толстого стал вершинным достижением писателя, где истинный образ Царя соседствует с исторической правдой и художественный вымысел не искажает, а лишь подчеркивает главное в первом Помазаннике и Самодержце.

"Возлюблена Богом Москва, возлюблена земля Русская... В муках бытие ее, ибо суров Господь к тем, кого возлюбил... Начала ее не запомнят, и нет ей скончания, ибо русскому и невозможное возможно... А ханов на нас много наезживало!" - говорит толстовский Грозный Царь.

И не тирания присуща ему, а мучительные страдания за терзаемую Родину. "Доколе еще вырывать плевелы и сучья гнилые рубить?.. Господи... Сделай так, чтобы русская земля от края и до края лежала, как пшеница чиста..." И "да не дрогнет моя рука, поражая врагов пресветлого царства русского"...

Только таким знал своего великого предка государь Император Александр III Миротворец, повелевший в начале своего царствования, в 1882-м году, писать иконы Грозного. Исторический факт святости Царя, давным-давно подтвержденный Церковью внесением его в каталог русских святых, упоминаемый в трудах академика Е.Е. Голубинского, вдребезги разбивает неимоверные усилия врага нашего спасения и его земных слуг по оклеветанию святого благоверного Государя Иоанна IV. Все их судорожные усилия тщетны, потому что тьма не способна погасить свет божественной правды, столь необходимой нам сейчас.

И я искренне верую - недалек день всецерковного прославления Грозного Царя, небесного покровителя России. Он и ныне на страже родных рубежей и вдохновляет нас а защиту Русской Земли от новых кровопийц вместе со всем нескончаемым сонмом русских святых и непобедимой армадой бесплотных Сил Небесных.

Вместе с ними, с Пресвятой Владычицей нашей Богородицей и Господом мы неодолимы! Знать это - святая обязанность каждого православного патриота России. Аминь.

Леонид Симонович                                                                                                                                                                                      

Время Опричнины

Весною 2003 года в Москве, в Международном Славянском Центре, состоялся монархический вечер, посвященный памяти Императора Александра Второго. Вел вечер Вячеслав Клыков.

Прочитав свой доклад, Вячеслав Михайлович удалился, и о грядущем Крестном Ходе пришлось "сообщать" мне… Я стоял лицом к залу с мироточащей иконой в руках. На иконе был изображен старец отец Николай (Гурьянов) Псковоезерский. Он держал в руках иконочку с изображением старца Григория Распутина с Цесаревичем Алексеем на руках. Икона эта крестообразно мироточила, причем центр мироточения приходился на изображение старца Григория и Царевича Алексея…

Как-то дьякон Андрей Кураев заявил, дескать, перед смертью отец Николай выжил из ума, впал в детство, погрузился в старческое слабоумие, в маразм, так сказать, и именно поэтому утверждал, что Распутина и Ивана Грозного скоро прославят, даже рукой махнул, мол, ТАМ уже все решено.

Там, может быть, и решено, но здесь совсем еще нет.

Борьба предстоит долгая и трудная. Сейчас же скажем только одно: разве Господь Вседержитель мог помазать на Царство и поставить на Руси Первого Своего Царя в лице человека страстей, изувера, садиста и убийцы?! И  почему в его роду было множество святых? И у него самого два сына святые. Кроме этого, ИОАНН ВАСИЛЬЕВИЧ ГРОЗНЫЙ - пятнадцать лет вел Ливонскую войну с орденом Латинян-Крестоносцев и победил их, разгромил Казанское и Астраханское ханства, соз­дал сильное государство - Третий Рим – Россию, присоединил Сибирь. Да за одно присоединение Сибири мы все должны ему в ножки поклониться...

Я помню, много-много лет назад мне пришлось в Большом театре смотреть балет «Иоанн Грозный». Смотрел я его вместе с очень известным хорватским лите­ратурным критиком, профессором французской литературы Загребского Всеучилишта (университета) Предрагом Матвеевичем, который на самом деле был не хор­ват, а еврей, потомок неких одесских жидов, некогда попавших на Балканы и далее в Хорватию - Загреб. Предрагу балет очень не понравился, - это какой-то Русский шовинизм! - прокомментировал он. Выражая протест против этого самого Русского шовинизма, он даже сделал вид, что спит. Я же с интересом смотрел дей­ство. И было на что.

В середине сцены, на высоком черном возвышении стоял Царский трон, и на нем сидел Царь Иоанн Васильевич с посохом, изображая страдание и страшные му­ки размышления. Только что умерла (была отравлена) его любимая жена Анастасия Романова, а вокруг трона продолжали свой страшнейший каббалистический танец убийцы в белых халатах, изображающие странные половецкие пляски вокруг хру­стального гроба, где лежала Анастасия... А Иван все сидел и думал. А они все плот­нее и плотнее сжимали кольцо вкруг трона и из-за кулис уже высовывались какие-то совсем уже инфернальные рожи.

И вдруг Царь медленно-медленно подняв посох, ударил им в пол сцены, и по­сох закачался как страшный маятник, отмеряющий уже другое время - время Оприч­нины...

Даже Предраг Матвеевич вздрогнул, как-то подскочил в кресле и выта­ращил свои хоть и небольшие, но сразу все понявшие зенки. А опричники уже та­щили убийц в белых халатах на Лобное место, уже занималось на горизонте зарево костров. Это собственно все, что я запомнил из того балета, точнее вспомнил, так сказать, представив тот самый знаменитый посох в руке Грозного Царя.

Вообще, его фигура сейчас приобретает все более ясные очертания. Ведь по­чему так ненавидят его жиды? Ну конечно же, прежде всего потому, что он топил их в Волхове. Пусть крестятся, пусть принимают Святое Крещение, а нет - так всех в Волхов! Так и поступили.

Но ненавидят не только за это. Еще за то, о чем, собственно, не пишет ни одна хроника в мире – Царь и Опричнина боролись против магии и волхвования, против сата­низма и черной магии во всех ее проявлениях. Причем не только против ереси жидовствующих, но и против всякого волхвования и колдовства, языческих в том чис­ле, которых ох как много было тогда по Руси. Столько же, собственно, сколько и сейчас распространено у нас различными магами, экстрасенсами и докторами не­традиционной медицины «сразу и навсегда» излечивающими от нарко- и алкозависимости. Собственно, Царь Иоанн Васильевич боролся с тем самым Черным Че­ловеком, который с невероятным каким-то постоянством появляется и на страницах мировой литературы и в самой нашей человеческой истории...

Вот посмотрите: «Средневековая Народная Книга Шписа» в Германии, где со­браны сказания и сведения о некоем некроманте, докторе Фаустусе, затем «Фауст», Лессинга и Гете, затем Черный Человек, заказавший Моцарту «Реквием», затем «Доктор Фаустус» Томаса Манна. Это только в Германском мире. А вот и у нас. Колдун из «Страшной мести» Гоголя, постоянно появляющаяся неуловимая дья­вольская харя в бессмертных творениях Достоевского, «Пляски Смерти» Александ­ра Блока, «Черный Человек» Сергея Есенина, Воланд и компания из «Мастера и Маргариты» Михаила Булгакова. Т.е. «традиция» эта жива и очень даже... Вот именно с ней, точнее с ним, с Черным Человеком и его «традицией», и боролся Государь Иоанн Васильевич, и знаменитая таинственная библиотека была конечно же посвящена именно этому бессмертному вопросу. Вот почему, братья и сестры, некто Александр Дворкин, так удивительно похожий на сильно помолодевшего, полного сил Мефистофеля, вот почему и появился-то он в России удивительно во­время, и сразу получил почти все: звание доктора богословия (а как же, как же), и профессорство, и кафедру, чего бы вы думали? – ну конечно же, сектоведения. Ведь и диссертация-то докторская, защищенная в Америке у отца Мейендорфа была именно на нашу с вами главную тему: «Иоанн Грозный как религиозный тип»! А как же, как же! Ведь и Калигула у Альбера Камю - религиозный тип, да еще ка­кой. Да и все остальные всемирные злодеи, Нерон там, и так далее, – все это та же, сугубо религиозная древнейшая вампирическая традиция, идущая от древнейших же «черных родов» с их черными же князьями и королями. Только обычно «черные ро­ды» называют «кровавыми» роды, так сказать, «белые», то есть законные.

Вспомните, что пишет первый гуманист князь Курбский про род Иоанна Ва­сильевича: «Ваш кровопийный род»! – не больше, не меньше, имея в виду род мате­ри Грозного Елены Глинской, мать которой, бабушка Царя Иоанна, была Анна Якшич из знаменитого Сербского рода Якшичей. А там, в Сербии, там на Балканах, кто тогда в древности (да и сейчас, недаром американцы бомбят) жил? Разумеется одни вампиры, а кто ж еще?!!

Вот и приехал к нам сильно с тех пор помолодевший американский доктор богосло­вия и прочих таинственных наук бороться с тем самым древним Балканско-Русским «злом», которое сейчас вновь поднимает голову в России в лице новых и мрачных полу тайных «сект», в которые по странной и непонятной случайности попадают такие совершенно разные люди вроде «второсортной», по определению Михал Михалыча Дунаева, «эстрадной певички» Жанны Бичевской или заблудившегося историка-мистика Сергея Фомина с его «Россией перед Вторым Пришествием».

Как-то недавно мы сподобились созерцать замечательную новописанную икону Благоверного Царя Иоанна. Царь на ней был очень сильным и действительно Грозным. Но глаза его, и через них – душа, были удивительно светлыми и благостными. Держа в руках меч и свой знаме­нитый посох, он, смотря прямо на нас, как бы призывал остановить крамолу. Будто бы начинался праведный Христианский суд... Но не только к нам обращались его глаза. Одновременно он как бы обращался к своим врагам: «Придите к нам и покай­тесь, страдания принятые от карающей Царской десницы есть очищение и искупление. Перед смертью вас исповедует священник и вы, прощен­ные, с отпущенными грехами, пойдете прямо на Небеса, где вашу прощенную и умиротворенную душу встретят уже не палачи с топорами, и не черти с крючьями, но ангелы ликующие и поющие: «Али-луй-ия, Али-луй-ия, Али-луй-ия!» Да, глаза у Царя были удивительные. Он смотрел нам прямо в душу как бы говоря:

– Дерзайте, воины Христовы! Боритесь за мое Честное Имя, и я вместе с сон­мищем Русских Святых приду к вам на помощь и поддержу!